Зеленая лампа - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Либединская cтр.№ 83

Был тот усталый час заката,

Час умирания, когда

Всего печальней нам утрата

Незавершенного труда…

Больше я его никогда не видела. 14 октября 1958 года в Ялту, где мы тогда жили, пришла телеграмма с известием о скоропостижной кончине Заболоцкого. Мы получили ее под вечер, вернувшись с далекой прогулки, и до поздней ночи, оглушенные, молча сидели на балконе. Мысль о том, что истинные поэты не умирают, не утешала…

23

Вот оно и пришло – материальное благополучие. Пришло не потому, что мы заботились об этом, а потому, что Юрий Николаевич трудился. Неустанно и самозабвенно. Это был любимый труд, без которого немыслима жизнь, не ради заработка, а ради самого процесса. Такой труд доставляет наслаждение, взамен берет всё: силы, здоровье, жизнь.

Конечно, у нас нет Ясной Поляны, но зато есть арендованная у Литфонда дача в три комнаты. И как хорошо, что наша комната наверху! Пусть в ней только десять метров и скошены потолки, но зато она совсем такая, о какой мечтали мы в ту далекую первую ночь сорок второго года, когда у нас ничего не было – ни кола, ни двора, ни воспоминаний. И деревья за окнами такие, какими мы вымечтали их: красноватые весной, зеленые летом, голубые зимой. Просыпаясь утром, мы спрашиваем друг друга:

– А может, тогда, ночью, нам показали именно эту комнату?

– Вручили ордер, – смеется Юрий Николаевич, – только въезда пришлось дожидаться долго, ровно десять лет!

Десять лет. А нам кажется, что всё это произошло вчера. Каждый вечер засыпаем мы, влюбленные друг в друга, и, просыпаясь, радуемся, что впереди целый длинный день, который можно провести вместе. Это была та полнота и острота счастья, которую ощущаешь ежеминутно и только порою, словно опоминаясь, спрашиваешь себя: да может ли такое быть? И не знаешь, кому говорить спасибо за то, что с тобой происходит.

Только вот со здоровьем у Юрия Николаевича не ладилось. Работа над трилогией забирала все силы. Бывали периоды, когда он усталый, измученный поисками и неудачами, заболевал и по несколько дней не подходил к письменному столу. Прочитав повесть Хемингуэя «Старик и море», он сказал мне:

– Старик – это я, а рыба – мой роман, который я тяну, тяну. Хватит ли сил?

Бывали счастливые периоды, он писал целыми днями. К вечеру вставал из-за стола разбитый и усталый. А утром, в шесть часов, открыв глаза, я уже снова видела его, склонившегося над рукописью.

…Был теплый, солнечный, летний день. Воскресенье. Юрий Николаевич как обычно с шести утра работал, и когда около часу я зашла к нему в комнату, чтобы позвать погулять перед обедом, он с неудовольствием взглянул на меня.

– Хорошо работается, не хочется отрываться.

Увлеченный работой, он не замечал усталости, но теперь, едва оторвавшись, сразу почувствовал ее.

– Спина болит, – сказал он, усмехаясь и поднимаясь с кресла. – И ноги затекли.

Мы вышли за калитку. Пройдя несколько шагов, столкнулись с группой молодых людей и девушек. Они шли по дороге, громко разговаривая, видимо, приехали из Москвы, чтобы провести за городом воскресный день. Девушка в пестром крепдешиновом платье назидательно говорила своим спутникам:

– Видите, какие дворцы понастроили! Недавно я в Ясной Поляне побывала, там дом куда скромнее. Эти живут получше графа, а что пишут?

Я взглянула на Юрия Николаевича. Он побледнел от обиды, на лице его выступили боль и смущение.

Конечно, Льва Толстого среди переделкинских жителей нет, но его нет и на всем земном шаре. Ленин сказал про Толстого, «что это шаг вперед в художественном развитии человечества». Сколько их было, таких шагов? Гомер – Шекспир – Толстой? Но разве смогли бы появиться эти гении, если бы ежедневно и ежечасно не трудились скромные рядовые армии Искусства, преданные, честные и бескорыстные?

Так было обидно слушать рассуждения незнакомой женщины, что не успел Юрий Николаевич остановить меня, как я подошла к гуляющим и попросила их пройти в дом. Они были удивлены, однако послушно последовали за мной. Я показала им две маленькие комнаты внизу, где располагались пятеро детей, бабушка и няня и в одной из которых была столовая. Потом мы прошли наверх, в комнату, служившую одновременно кабинетом и спальней. Наши неожиданные гости с невольным уважением рассматривали большой письменный стол, заваленный рукописями, длинный вдоль стены стеллаж, где разложены папки с материалами. Я показала им полку с книгами, написанными Юрием Николаевичем, я рассказала им… Впрочем, не буду повторять, что говорила этим незнакомым людям в горячке обиды. Но, уходя, один из них сказал смущенно, почесывая затылок:

– Вы, товарищ Либединский, не сердитесь! Это она так, для красного словца. Образованность свою показать хотела. – И он кивнул в сторону девушки, которая с таким жаром утверждала, что многокомнатный дом в Ясной Поляне куда скромнее сборных переделкинских домиков.

Я не собираюсь давать художественную оценку произведений Либединского. Я люблю его, люблю его работу, люблю его книги. А любовь – необъективный советчик. Но я была многолетним свидетелем, как напряженно, в буквальном смысле слова не щадя себя, он работал. Такой труд не может не вызывать уважения. Последние романы Юрия Николаевича «Зарево» и «Утро советов» мне приходилось перепечатывать по двенадцать – четырнадцать раз. Когда рукопись попадала ко мне после очередной правки, на ней не было живого места.

И все-таки Юрий Николаевич никогда не был доволен последним вариантом. Когда трилогия была закончена и вышла из печати, он сказал мне:

– Я чувствую, что книги мои во многом несовершенны. Но сейчас не могу ничего сделать. Они должны несколько лет полежать. Ты приготовишь мне расклейку всех трех томов, и я буду безжалостно резать и сокращать их. В общем, отредактирую.