Зеленая лампа - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Либединская cтр.№ 59

Не я один так думаю. Не говоря уже о том, что я готов хоть сейчас назвать не менее десяти человек, коммунистов и беспартийных, которые подпишутся под каждым словом этого письма, – все, кто мало-мальски близко знает этого человека, удивлены, огорошены, больше скажу, дезориентированы этим арестом. С 1935 года она на пенсии по временной инвалидности, после мозговой болезни. Эта мозговая болезнь является следствием многолетнего переутомления. Этот человек отдал свой мозг революции – и вот ее, страдающую страшными припадками головной боли, доводящей ее до потери сознания, – арестовывают. Товарищ Сталин, я уверен, что напрасно!

Вы сказали великие слова о том, что для нас, рядовых членов партии, вопрос о пребывании в ее рядах есть вопрос жизни и смерти. Судите же, в какой степени я уверен в Марианне Герасимовой, если, зная приговор и легко представляя себе ту ответственность, которую я на себя принимаю, я пишу Вам это письмо. Но я знаю, так сделаю не один я, так сделает всякий, кто знает Герасимову так, как знаю ее я.

Товарищ Сталин, вся моя просьба состоит единственно в том, чтобы дело Марианны Герасимовой рассматривалось бы судом, пусть военным, беспощадным и строгим, советским справедливым судом со всеми его демократическими особенностями. И я уверен, она будет оправдана!

Мне кажется совершенно нелепым, чтобы человека, в такой степени безмерно преданного делу партии, можно было бы запереть в лагерь. Не сомневаюсь, что и там, если только позволит ее здоровье, она будет трудиться в первых рядах. Но зачем брать у нее насильно то, что она сама в любой момент отдаст добровольно – труд, самую жизнь…

Декабрь, 1939 год».

Это письмо А. Фадеев лично передал в руки Поскребышева, так что не дойти до Сталина оно не могло. Но ответа на него не последовало. Приговор остался в силе. Я слушала горестно рассказы Юрия Николаевича о том, как он вместе с мужем Марианны отстаивал бесконечные очереди в прокуратуре, как зимним днем 1939 года с раннего утра до позднего вечера мерз на студеном декабрьском ветру возле ворот Бутырской тюрьмы, чтобы передать Марианне теплые вещи и хоть мельком увидеть ее перед отъездом в ссылку. Ждал и не дождался.

* * *

Наступил ноябрь 1944 года. Мы жили тогда в доме Московского военного округа, в Кутузовской слободе; сразу за ним открывались коричневые, по-осеннему голые поля, убегала вдаль серая лента шоссе. Война близилась к концу, яркие салюты ежедневно звучали над городом.

Мы снова ожидали ребенка и радовались этому, хотя жили со всем семейством в одной комнате, плохо отапливаемой, на шестом этаже, без лифта. В любой момент могли возвратиться из эвакуации ее владельцы, как это уже случилось на Дорогомиловской, и мы могли оказаться на улице. Как сказал Фадеев: «Ясная Поляна без Ясной Поляны…»

Приближались Октябрьские праздники. Утро четвертого ноября мало чем отличалось от любого осеннего утра: мглистое, серенькое. Мы сидели за завтраком, Тата на своем высоком креслице усердно ела жидкую манную кашу, размазывала ее по лицу, по клеенчатому фартуку и от удовольствия покачивала головой – хвалила. Маша что-то назидательно и звонко объясняла ей – воспитывала. А мы слушали их и думали о том, что сейчас дети с бабушкой уйдут гулять, а мы сядем за работу, – это были любимые наши часы, когда вдруг в комнату ненадолго приходили тишина и порядок.

В дверь постучала соседка:

– Вам телеграмма.

Мы не удивились. Телефона у нас не было, и связь с издательствами и друзьями поддерживалась в те годы с помощью телеграфа.

Юрий Николаевич разорвал телеграмму и молча передал ее мне.

«Приехала Мураша. У Вали. Лев».

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга. В августе 1944 года кончился срок пребывания Марианны в лагере. Мы знали, что за нее хлопочет Сергей Аполлинариевич Герасимов, ее двоюродный брат, но не надеялись, что хлопоты увенчаются успехом. Телеграмма утверждает, что всё прекрасно: брат Юрия Николаевича – Лев Николаевич Либединский сообщал нам, что Мураша вернулась и находится у своей сестры Валерии Анатольевны Герасимовой в Лаврушинском переулке.

– Собирайся, поехали! – сказал Юрий Николаевич.

Я не заставила себя ждать. Но когда мы вышли на улицу, я вдруг подумала, что ни в горе, ни в радости свидетели, пусть самые близкие и доброжелательные, не нужны. Не будет ли лучше, если они встретятся без меня? И я сказала:

– Меня как раз на это время записали к врачу. Ты поезжай, а я подъеду через час-полтора…

Не знаю, угадал ли Юрий Николаевич мои мысли, он ничего не сказал, только взглянул грустно и вопросительно. Я поняла, что поступила правильно.

Едва открылась дверь в квартире на Лаврушинском, как меня охватило ощущение праздника. Анна Сергеевна, мать Мураши и Вали, всегда тихо-грустная и озабоченная, встретила меня с просветленным счастливым лицом, словно разом отступили от нее все горести. Привезли из детского сада трехлетнюю дочку Валерии Анатольевны – Анечку Левину, ее тоненький голосок доносился откуда-то из глубины квартиры, нарушая обычный грустный порядок, царивший в доме.

Когда я вошла в комнату, где находились Юрий Николаевич, Валя и Марианна, первое волнение, вызванное встречей, уже улеглось, они говорили о малозначащих пустяках, казалось, не было страшных пяти лет разлуки. Валя и Марианна собирались в баню, шутили, смеялись. Смех у Мураши ровный, немного монотонный, но очень приятный. Ей исполнилось тогда сорок три года, она была еще очень хороша, высокая, статная, с вьющимися светлыми волосами. Но как-то само собой в разговоре возникли серьезные ноты.

– Знаешь, Юрочка, я поняла, что в нашей стране, если честно трудиться, везде можно прожить… И даже заслужить уважение! – сказала Мураша.

– Наша-то и там героем оказалась! – с ласковой усмешкой проговорила Валя. – И спасла от бандитов бутыль со спиртом. Рассвирепевшие алкоголики чуть не убили ее…

(В лагере Марианна работала на аптечном складе.)

Марианна досадливо отмахнулась.

– А я, Юрочка, прочла в лагере твоего «Баташа» и порадовалась за тебя. Талантливому человеку ничто не может помешать. Он, как полноводная река: прегради ей путь, она проложит другое русло. Вот и ты так. После «Недели» и «Комиссаров» даже для меня «Баташ» явился неожиданностью.

Взволнованная всем происходящим, я за всё время, пока мы находились у Герасимовых, не сказала почти ни одного слова. Поэтому я была очень удивлена, когда, прощаясь в полутемной передней, Мураша вдруг крепко обняла меня, поцеловала в обе щеки и в волосы, погладила по голове. Потом, не снимая руки с моего плеча, обняла Юрия Николаевича и сказала негромко, не то серьезно, не то в шутку:

– Юрочка, тебе эту девочку Бог послал… – И, обратясь ко мне, добавила: – Да ведь он этого стоит…

Мы вышли на улицу счастливые и растерянные. Только на Ордынке, едва не попав под машину, поняли, что идем не в ту сторону.

– Конечно, я понимаю, пока существует государство и люди будут управлять людьми, возможны ошибки, но такого человека… – сказал Юрий Николаевич и, не договорив, взял меня под руку.