Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - читать онлайн книгу. Автор: Вера Лещенко cтр.№ 55

На следующий день я отпросилась с работы и с двумя тяжеленными сумками поехала в Жилаву, местечко под Бухарестом в уезде Илфов. Ты мне рассказывал о Жилаве, но мы там не были ни разу. Поводом для твоего экскурса послужили разговоры об Антонеску и других политиках, в августе 1944 года отстраненных от власти и арестованных. Спустя два года после ареста их казнили в Жилаве. Румынское слово žilav означает «сырое или влажное место». Было сырым – стало кровавым. А ведь Жилавский форт был изначально построен как часть Бухарестской крепости для ее укрепления по инициативе румынского короля Кароля II. Позже форт был преобразован в военную каторжную тюрьму. Ты говорил, что под тюрьму приспособили подземные сооружения. Других страшилок ты мне не поведал, но сам наверняка знал, какое это гиблое место.

Какие у меня были предчувствия? Думала о глупостях: «Хорошо, что Петя не видит меня с сумками, ругался бы очень». О предстоящей встрече старалась не размышлять. Накануне Валечка высказала предположение, что меня хотят посадить, потому и выманивают. Я к аресту была готова, но знала, что не того я полета птица, чтобы из-за моей персоны кто-то строил такие сложные комбинации. Придет мой черед, явятся и заберут. За что? Найдут. Понимая это, тем не менее я не собиралась ни прятаться, ни бежать. Встреча с тобой была для меня важнее всех страхов и даже собственной жизни. Согревала надежда, что пройдет еще несколько часов, я увижу тебя, и ты все объяснишь, подскажешь, что сделать, чтобы ты быстрее вернулся домой.

Валентина после того, как узнала, что я еду к тебе, больше не появилась, не позвонила и на мои звонки не отвечала. Валечка тебя очень любила. Ясно было, что она испугалась – за себя, за сына, за свою семью. Мне удалось узнать, что у нее все нормально, и это меня успокоило. Больше я с Валечкой не виделась. Она не шла на контакт, а я не настаивала. Я осознавала, что не вправе подвергать других риску, как и осуждать их страхи. Тогда многие стали держать со мной дистанцию. К этому я стала привыкать. Так что в Жилаву поехала одна.

Добиралась электричкой. В вагоне в основном ехали женщины. Судя по выражению их лиц, по сумкам с продуктами и вещами, мы ехали по одному адресу. Вышли все на одной станции, какое-то время ехали в одном автобусе. Высадили нас у первого контрольно-пропускного пункта. Проверили документы, и румынский сержант пропустил нашу процессию на территорию печально известной тюрьмы. Я сразу вспомнила, что ты мне рассказывал о подземной тюрьме. Самих корпусов нигде не было видно. Перед нами было огромное поле, по которому расхаживали вооруженные солдаты. Представила заключенных в полосатых робах, томящихся в гулких и сырых подземельях. Стало страшно. Потом был еще один пропускной пункт у тюремных ворот, здесь нас и остановили. Пояснили, что будут вызывать по алфавиту, но прежде надо сдать продукты дежурным на посту. Чуть поодаль стояли столы, и женщины под контролем военных в румынской форме принимали привезенные передачи. Проверяли все до мелочей, очень тщательно. Пройдя и эту малоприятную процедуру, мы стали ждать вызова. Букву «Л» нескоро должны были вызвать, значит можно осмотреться. Окрестности, кроме тоски, иных чувств не вызывали. Успокоило то, что выводили заключенных в гражданской одежде.

– «Lescenco! Lescenco!» – выкрикнул конвоир. Я прошла в ворота на поле, перегороженном колючей проволокой. С моей стороны вооруженных солдат было два или три, а по другую – много больше. В этот момент я увидела тебя. Исхудавший, в чужих рубашке и брюках. Твои красивые холеные руки стали серыми от въевшейся пыли и грязи, глаза красные, припухшие. Я еще подумала: неужели от слез? Тут же вспомнила твои слова о тюрьме под землей – вот и объяснение. Тьма, сырость… Напугало другое – твоя отрешенность. Мы стояли друг напротив друга, но ты не видел меня. Смотрел и не видел.

С моей стороны от колючей проволоки отмерили метр, также с твоей. По ту сторону, прямо у твоих ног, на земле разложили мою передачу. Ты на нее даже не взглянул. Стоишь, руки по швам, молчишь. И я молчу – боюсь разреветься. Рядом – и слева, и справа от нас – народ общается, разговоры очень эмоциональные, порой переходящие в крик. Все спешат в отведенные им десять минут успеть друг другу все сказать. А меня как парализовало. Ты заговорил первым:

– Как ты, девочка моя? Занимаешься с Музыческу?

– Нет, в консерватории не бываю. А так нормально. Работаю в ресторане. Тебе не передали одежду? Почему на тебе чужое?

– Нет, не передали. Моя, в которой забрали, в негодность пришла, вот и облачился в чужое.

– Я не знаю, как тебе помочь. Подскажи!

Ты поднял вверх два пальца – знак Победы, любимый жест, который ты повторял после каждого удачного концерта:

– Видит Бог, я ни в чем не виноват. Не виноват. Я вернусь домой максимум через два года. Храни тебя Господи!

– Я дождусь, чего бы это мне не стоило. Дождусь.

– Я знаю. Береги себя, девонька.

Ты посылаешь мне воздушный поцелуй, я кинулась к тебе, но кто-то хватает меня за плечо. Пытаюсь вырваться, вижу, что обидчик в форме, вижу твой взгляд чуть-чуть оживший, в котором столько боли и страдания. «Стоп, – говорю себе. – Ты на воле, тебе легче. О нем подумай». Я на грани истерики, с трудом беру себя в руки, ведь я должна поддержать, подбодрить тебя.

– Не беспокойся обо мне, слышишь? Я все вытерплю. Без тебя мне очень плохо, но я буду сильной. И ты не теряй веры. Я – твоя Вера, не забывай, родной. Мы с зайцами и Жужу скучаем по тебе. Оч-ч-чень!

Ты даже при упоминании Жужу не улыбнулся. Что с тобой сделали? И опять мы оба молчим. Нет-нет – мы говорим. Глазами. И в твоих глазах я прочитала самое страшное – безысходность. Прошу тебя, лучше боль, страдания, но не обреченность. Милый, родной, дорогой мой человек, только не сдавайся, я с тобой. И вот тебя уже уводят, передача так и осталась на земле. Я же так и не сказала тебе… Я спросить не успела… Можешь понять меня? Прошу тебя, не сдавайся. Я кричу и в тот же момент понимаю, что только себя слышу. Ты уходишь от меня, ни разу не оглянувшись. Уходишь в никуда. Страшное ощущение пустоты и страха. Ноги подкашиваются, внутри все жгутом стягивается. Подхожу к каким-то людям, спрашиваю, почему ты не забрал продукты, куда тебя увели. От меня шарахаются, отвечать никто не расположен, лишь одна очень общительная дама объясняет мне, что сама тюрьма под землей, что готова меня просветить:

– Все вам сейчас расскажу. Так вот, здесь обоих Антонеску казнили. И представляете…

– Простите, я хочу побыть одна. Простите.

Дама огорчена – ей так хотелось пообщаться. Что поделаешь, каждый по-своему реагирует на стрессы. Мне хотелось одного – быть рядом с тобой, защитить тебя. Но я была беспомощна. И это доводило до бешенства. Почему? За что? Такое может быть только дурным сном. Сном? В снах больше логики, ясности. Мне хотелось скорее попасть домой, закрыться от всех среди знакомых вещей, почувствовать запахи нашего с тобой дома. Быстрее домой, иначе… А что иначе? Не знаю.

Когда я наконец добралась до нашего дома, возникло другое чувство – страх перед закрытой дверью. Да, так с ума сойти недолго. Нет, надо жить, ждать, верить и надеяться. Ради нашей любви я должна немного «причесать» свои чувства. Тебе от меня должны передаваться только положительные эмоции, чтобы ожили глаза, чтобы душа отогрелась, чтобы ты вновь обрел силу и веру. Еще несколько дней назад я страдала, что Рождество придется встречать одной, что после работы поздним вечером ты меня не встречаешь, что кофе по утрам в одиночестве пью, и каждый глоток с трудом дается… Какая ерунда! Все это мелочи. Самое-самое главное – это ты, твоя жизнь. Странная мысль мне пришла в голову тогда: я сдаюсь, иду в тюрьму, на расстрел, но при условии, что ты вернешься домой. Возникло некое существо без лица, без лычек, которому я свое условие выдвигаю. Глупость, конечно. Но я знала, что готова на это. Готова расстаться с тобой навсегда во имя твоего спасения. А подчиниться неким непонятным мне установкам и уехать не могла. С тем и вернулась я в нашу квартиру, где ничего не изменилось с утра. Так же ластилась Жужу, лежала гитара в открытом футляре. А на спинке стула твоя расшитая рубаха с широкими рукавами ждет хозяина. Прохожу мимо и ощущаю легкий запах твоего парфюма. Все такое родное, но вот каблучки непонятной соседки за стеной раздражают, и тишина, зловещая тишина поселилась в наших стенах. И давит. И пугает. А в висках стучит: «Скажите, почему? По-че-му? По-че-му?»