Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - читать онлайн книгу. Автор: Вера Лещенко cтр.№ 52

После того злополучного похода в консульство, когда ты пообещал, «что они не заберут меня у тебя никогда», ты напомнил мне о предстоящем концерте в Брашове. Там по весне проводился традиционный фольклорный праздник. Очень широко всегда отмечался. Мы должны были ехать туда с артистами театра на следующий день. Ты сказал, что поедем вместе со всеми автобусом, что выступать будем в двух отделениях со своим русским блоком. Остальные – известные румынские артисты, среди них очень популярная в те годы в Румынии фольклорная певица Мария Тэнасе.

И вот снова наступило утро, солнечное. Снова я распахнула окно и снова просила тех, кто там, за окном, подарить мне сказку. И мы завтракали, шутили, ты играл с Жужу, дразнил ее, а она тебе все прощала и благодарно тыкалась мордочкой тебе в щеку… Словом, все было как всегда. Перед самым выходом из дома ты вдруг снял золотой перстень-печатку с изображением двух нот-восьмушек, с которым никогда не расставался. Тем, у кого есть пластинки фирмы «Колумбия», это изображение нот знакомо. Ноты – знак фирмы и расположены прямо над названием Columbia. Ты никогда не расставался с этим перстнем, считал своим талисманом и вдруг снял и положил к другим украшениям. Перехватил мой удивленный взгляд и сказал, что перстень тебе мешает. Вышли из дома, у тебя в руках были кофры с костюмами и гитара, а я с аккордеоном. На машине добрались до театра, а там уже нас ждал автобус. Перед концертом артисты обычно тихие, силы берегут. Так что доехали мы в благодатной тишине: кто спал, кто книжку читал, кто мечтал, как я. А мечтала я о добром человеке, который нас услышит на концерте и всем злым запретит нас разлучать.

В Брашов мы приехали часа за два до концерта. Кстати, только на допросе, после того как следователь меня пару раз поправил: «Не Брашов, а Сталин», – я узнала, что Брашов был переименован в город Сталин. Но мы с тобой гуляли по красивому средневековому городу Брашову. Я восторгалась Ратушей на главной городской площади. В ответ на мои «ахи» по поводу очередного встреченного замка или разрушенного войной дворца и крепости ты рассказал, что несколько веков назад страшный пожар уничтожил много строений, которые не удалось восстановить, что во время пожара погибли тысячи людей. А в Черной церкви я так и не побывала – ты не хотел заходить в церковь на бегу.

Неподалеку от театра был торговый павильон: мы уже прошли мимо, но ты вдруг попросил меня подождать тебя, а сам зашел в него. Минут через пятнадцать вернулся с огромными игрушечными зайцами из серо-голубого меха. Штук десять этих зайцев было, ты их с трудом в руках удерживал. Я часть зверюшек забрала у тебя. Не знаю, что меня заставило тогда сказать: «Они такие же доверчивые и беззащитные, как и ты». Ты промолчал.

В обнимку с зайцами явились мы в театр, прошли в свою гримерку и стали готовиться к выходу на сцену. В первом отделении мы пели русские и украинские песни в народных костюмах, богато расшитых вручную русским орнаментом. Тебя принимали очень тепло. Звучавшие на русском языке песни, народом нашим напетые и созданные, публика слушала с упоением. Румынскую певицу, исполнительницу местного фольклора Марию Тэнасе приветствовали тоже очень тепло, с любовью. И «на бис» вызывали, и цветами одаривали, но критерием оценки была не ее национальная принадлежность, не то, на каком языке она поет. Мария Тэнасе своим сильным голосом, с вокальным и драматическим талантом пела румынские, греческие, турецкие народные песни. Мария удивительно передавала стилевые окрасы диалектов разных румынских поселений.

Любовь к своей румынской певице не мешала любить «русского Петью» и никак не влияла на популярность Петра Лещенко. Ты был вне политических оценок, тебя принимали за твою особую проникновенную манеру исполнения, за тембр, за твое «что» без «шоканья», за твое так нежно произносимое с ударением на «о» слово «девонька». Как часто я тебя пытала, почему ты иначе произносишь слова, когда поешь. Ты отшучивался, старательно перемешивая слова всех известных тебе русских, молдавских, украинских говоров: «Есть то моя тайна. Когда девонька моя получит диплом консерваторки, я ей все свои секреты открою…» Сама с годами поняла, что именно этот русский ты впитал, как говорят, «с молоком матери». К середине ХХ века так уже не говорили, и ты лишь в песне продолжил старые традиции русской речи.

После антракта во втором отделении мы должны были петь русско-советский репертуар. Фольклор, но современный: «В лодке» Соловьева-Седого дуэтом, твои сольные номера, твои коронные цыганские под мой аккомпанемент, попурри песен Дунаевского, «Чубчик» и танго с фокстротом. Я уже переоделась в концертное платье василькового цвета, твое любимое. Услышала, что пошли звонки, приглашающие в зал, а тебя нет. Ты должен был выходить в строгом черном костюме и белой сорочке с бабочкой. Пиджак на стуле висит, гитара в открытом футляре, зайцы сидят рядком. Где ты? Я вышла из гримерки, обошла служебные помещения. Тебя нигде нет. Стала спрашивать у коллег, не видели ли они тебя. Нет, не видел никто. Администратор, увидев меня, уточнил, что наш выход третий. Я метнулась в гримерку – вдруг ты вернулся? Нет, та же картина с зайцами у гитары.

Тут в дверь постучали и вошел незнакомый мужчина. Он был не в военной форме, вполне цивильный, вежливый, спросил по-русски:

– Госпожа Лещенко?

– Да, это я.

– Позвольте войти?

– Уже вошли. – Я старалась спокойно говорить, но нервишки стали сдавать, что гость легко вычислил.

– Да вы не волнуйтесь, соберитесь, во втором отделении вам придется выступать одной.

– Что с Петей? Где он?

– Он с нами проедет в одну организацию, нам с ним надо кое-что выяснить. Дня через два он будет дома. Все хорошо, успокойтесь, зрители вас ждут.

– Зрители ждут Петра Константиновича, позвольте ему выступить, неужто такой срочный разговор? Он же в одной рубашке…

– Господин Лещенко уже уехал, а вам надо не рассуждать, а идти и работать. Я понятно объясняю? – жестко завершил разговор гость и вышел.

Что мне оставалось? Подчиниться. Я пыталась успокоиться, да одного взгляда на гитару и зайцев беззащитных, с тоской смотревших на меня, было достаточно, и слезы потекли сами. Разревелась я. В какой-то момент поняла, что дверь приоткрыта, и я не просто плачу, а криком кричу. Я с трудом собрала в кулак свои эмоции, попыталась успокоиться и представить, что ты делал бы на моем месте. Понимаю, что должна привести себя в порядок и выступить должна обязательно, а дальше будет видно. Выступить? Даже мысль о выходе на сцену была неприятна. Глаза красные, руки дрожат. А что петь буду? Кто-то заглянул, сказали, что мой выход. Иду к сцене, вижу огорченные лица других артистов, понимаю, что все уже в курсе. Хорошо, что сочувствовали молча. Любое слово ободрения и поддержки могло спровоцировать очередную истерику. Не помню, как меня объявили, но зрители явно неладное почувствовали. Выхожу на сцену, а в зале, как и за кулисами, недоуменные лица людей. Прости меня, но выдержки твоей мне не хватило. Я с трудом пропела единственную песню «На лодке» и ушла со сцены. Аплодисментов не помню, вот тишину зловещую и как сердце мое в унисон с каблуками стучало, слышала. Добрела до гримерки, а войти не могу. Страшно. Показалось, что твой голос услышала. Вбежала. И опять как ледяной водой окатили: пиджак, гитара, зайцы.