Поэт поселился в гостинице «Метрополь», где проживали советские чиновники самого разного ранга. В 1923 году Мандельштам ностальгически вспоминал в очерке «Холодное лето»: «Когда из пыльного урочища „Метрополя“ – мировой гостиницы, где под стеклянным шатром я блуждал в коридорах улиц внутреннего города, изредка останавливаясь перед зеркальной засадой или отдыхая на спокойной лужайке с плетеной бамбуковой мебелью, – я выхожу на площадь, еще слепой, глотая солнечный свет, мне ударяет в глаза величавая явь Революции и большая ария для сильного голоса покрывает гудки автомобильных сирен» (11:307).
В Москве Осип Эмильевич завел если не дружбу, то близкое товарищество с левыми эсерами. Он начал активно печататься в левоэсеровских изданиях, уцелевшие сотрудники которых позднее вспоминали, что между собой они даже называли автора «Сумерек свободы» «нашим поэтом».
В одно из таких изданий – газету «Раннее утро» – Мандельштам передал для опубликования свое «таинственное» (оценка Ахматовой)
[272] стихотворение «Телефон»:
На этом диком страшном свете
Ты, друг полночных похорон,
В высоком строгом кабинете
Самоубийцы – телефон!
Асфальта черные озера
Изрыты яростью копыт,
И скоро солнце будет: скоро
Безумный петел прокричит.
А там дубовая Валгалла
И старый пиршественный сон;
Судьба велела, ночь решала,
Когда проснулся телефон.
Весь воздух выпили тяжелые портьеры,
На театральной площади темно.
Звонок – и закружились сферы:
Самоубийство решено.
Куда бежать от жизни чумной,
От этой каменной уйти?
Молчи, проклятая шкатулка!
На дне морском цветет: прости!
И только голос, голос—птица
Летит на пиршественный сон.
Ты – избавленье и зарница
Самоубийства – телефон!
(Москва. Июнь 1918
[273] )
Какие важные для нас обстоятельства «вычитываются» из стихотворения? Первое: по—видимому, речь идет о самоубийстве государственного человека. (На это как будто указывает упоминание о «высоком строгом кабинете» самоубийцы.) Второе: «высокий строгий кабинет» помещался неподалеку от Театральной площади, что позволило Мандельштаму ввести в стихотворение «театральный» образный ряд. Возможно, кабинет самоубийцы находился в гостинице «Метрополь», и это позволяет высказать предположение, что Мандельштам встречался с будущим самоубийцей в «Метрополе», а может быть, даже был его соседом. Третье: нечасто встречающаяся у раннего Мандельштама «подробная» датировка стихотворения («Июнь 1918») наводит на мысль о том, что оно было написано по свежим следам самоубийства, причем поэт это подчеркивал. И еще одно соображение. Почему Мандельштам хотел напечатать свое загадочное и явно «негазетное» стихотворение в «Раннем утре»? Не потому ли, что эта газета каким—то образом откликнулась на самоубийство героя стихотворения, тем самым предлагая читателю пусть невнятную, но подсказку?
Единственным сообщением о самоубийстве государственного чиновника, опубликованным в «Раннем утре» в мае—июне 1918 года, является следующая краткая заметка под заголовком «Самоубийство комиссара», напечатанная в номере от 28 мая: «В доме № 8, по Ермолаевскому переулку, выстрелом из револьвера в висок покончил с собой на своей квартире комиссар по перевозке войск Р. Л. Чиркунов. Мотивы самоубийства не выяснены».
Увы, поиски в московских архивах и в опубликованных источниках никакой информации о Чиркунове не дали. Может быть, он был сослуживцем Мандельштама еще по Центральной комиссии по разгрузке и эвакуации Петрограда? Самоубийство комиссара могло быть как—то связано с грандиозным пожаром на Московско—Казанской железной дороге, бушевавшим 27–28 мая 1918 года. В сумбурном интервью газете «Наше время» следователь глухо намекнул на неких вредителей и саботажников, чьи действия стали причиной пожара.
Суммируя все сказанное, можно попытаться восстановить обстоятельства, сопровождавшие создание стихотворения Мандельштама «Телефон».
Каким—то образом узнав о подробностях (звонок по телефону – отъезд домой – самоубийство) гибели своего соседа по «Метрополю» (?), комиссара по перевозке войск, заговорщика и саботажника (?) Р. Л. Чиркунова, Мандельштам написал стихотворение «Телефон», которое затем передал в газету «Раннее утро», напечатавшую вынужденно (?) краткое сообщение о самоубийстве. Но «Раннее утро» не решилось опубликовать это стихотворение.
Остается добавить, что ближайший сподвижник известного деятеля левоэсеровской партии, чекиста Якова Блюмкина носил фамилию, сходную с фамилией самоубийцы—комиссара – Черкунов.
С Блюмкиным – еще одним своим соседом по «Метрополю» – Мандельштам вступил в серьезный конфликт в начале июля 1918 года. Обстоятельства этого конфликта изложены в мемуарах Георгия Иванова и в показаниях Феликса
Дзержинского (на прием к которому Мандельштам сумел пробиться с помощью Ларисы Рейснер) по делу об убийстве Блюмкиным германского посланника Мирбаха. Приведем здесь версию Дзержинского, которая, как ни странно, заслуживает большего доверия: «За несколько дней, может быть, за неделю до покушения, я получил от <Федора> Расколь—никова (мужа Ларисы Рейснер. – О. Л.) и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип <Блюмкин> в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку – через два часа нет человеческой жизни… <…> Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что, если он кому—нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами».
[274] Георгий Иванов сообщает, что поэт выхватил у Блюмкина и разорвал пачку «расстрельных» ордеров,
[275] однако к этой информации следует отнестись с осторожностью: вряд ли у Блюмкина на руках были такие ордера – его тогдашняя должность в ЧК не имела прямого отношения к расстрелам.
Спасаясь от Блюмкина, Мандельштам спешно покинул Москву. «В начале июля я захворал истерией» – таким объяснением он отделался, мотивируя на заседании Нарком—проса свой самовольный отъезд из столицы.
[276] В течение следующих семи месяцев поэт постоянно курсировал между Петроградом и Москвой. «С конца 1918 года наступает политическая депрессия, вызванная крутыми методами осуществления диктатуры пролетариата» (из протокола допроса Мандельштама от 25 мая 1934 года).
[277] Случайно встреченному в Летнем саду знакомому (Сергею Риттенбергу) Мандельштам читает строки своего любимого Верлена и многозначительно прибавляет: «Знаете, что Верлен написал это в тюрьме?»
[278]