Ты следующий - читать онлайн книгу. Автор: Любомир Левчев cтр.№ 60

Страница

Сегодня, после крушения советской иллюзорной империи, становится ясно, что так называемая холодная война была прежде всего тайной войной, войной секретных служб за раскрытие планов и намерений противника. Советские тайные и явные службы безопасности были страшной кафкианской машиной уничтожения, которая в конце концов поглотила своего создателя. Это был огромный процесс. Это был смертносный абсурд.

А Смерть в 1963 году была особенно нервной. Что-то ей не нравилось. Да и люди, похоже, не очень-то помогали ей после обнажения великого ужаса первой половины века. В игру должны были вступить другие силы.

Год, начавшийся смертью Фроста, украсил свою черную корону и самоубийством болезненно-чувствительной поэтессы Сильвии Плат. (Она летела в небытие, когда 16 июня Валентина Терешкова стала первой женщиной-космонавтом.)

3 июля в Москве умер Назым Хикмет. (Перед смертью он пожелал получить советское гражданство и даже успел его принять.)

На следующий день, 4 июля, Господь призвал к себе папу Иоанна XXIII. (И на этом престоле должны были появиться новые личности.)

11 октября одновременно покинули наш мир парижский соловей Эдит Пиаф и ее невозможная любовь, принц поэзии Жан Кокто.

Всего этого, кажется, было недостаточно, поэтому Смерть обратилась за помощью к тектоническим катаклизмам.

Весной в Индонезии случилось извержение вулкана, в результате которого погибло более 11 000 человек. А 26 июля землетрясение в Скопье уничтожило целый город.

«Какой ужасный год!» — воскликнул Роберт Лоуэлл, созерцая пустоту, оставшуюся после умерших. В июне бостонский поэт отправился в Лондон, чтобы принять участие в Поэтическом интернационале. Там он досаждал T.-С. Элиоту. Ушел в запой. Тратил по 1000 долларов в день. Потом уехал в Париж, чтобы протрезветь, любуясь большой ретроспективной выставкой Делакруа. А после устремился в Ниццу на поэтический пляжный фестиваль.

В это самое время я сумел вывезти всю свою семью на курорт в Варну. Мне был необходим глоток свежего, спокойного воздуха. Этот глоток засел где-то у меня в груди, и я почти физически ощущал его. Дети были счастливы. Как же это важно! Вечером, пока они бесились в саду, мы играли в карты с друзьями и пили холодное спиртное. В один прекрасный день вместе с Каменом Калчевым и Марией Столаровой, с Колей Русевым и Люли, с Пецо Незнакомовым и Любой Алексиевой мы отправились на Тауклиман. Тогда это был безлюдный, не тронутый современной туристической проказой залив. Я помню, что, прежде чем оказаться на райском песчаном пляже, мы застряли в невиданном лесу из верблюжьих колючек высотой под три метра, а то и больше. К небу возносился звук, напоминавший удары гонга или звон далекого японского колокола. Его издавали миллионы пчел и ос. Густой, сладкий аромат одурманивал, как наркотик. А скалы из белого известняка в объятиях прибоя превратились в большие и маленькие скульптурные группы. Это стало моей первой встречей с Генри Муром. Позже мы организовали выставку. А в 80-е годы это райское место будет сдано в аренду французам. Так, втихомолку, начнется большая распродажа Болгарии.

Вернувшись в Софию, я тут же сделался иллюстрацией к статье Максима Наимовича «По синусоиде путаницы».

По-прежнему числясь специальным корреспондентом, я подготовил репортаж о визите космонавтов Терешковой и Быковского. Напрасные старания. Мой материал вызвал недовольное ворчание: «Больше не допускайте этих сумасшедших к таким серьезным вещам».

Снова приближался День поэзии. 1 октября меня «отпустили» на официальное чтение перед памятником Христо Смирненскому вместе с Багряной, Фурнаджиевым, Ламаром, Исаевым, Ханчевым, Валерием Петровым, Благой Димитровой, Радоем Ралиным… Я помню еще Джагарова и Башева, но были там и другие. Я читал «Вечерних мальчиков»:

Те, кто хвалил меня за смелость в январе, сейчас холодно замечали, что я перегибаю палку. Но 3 октября в газете «Литературен фронт» было опубликовано мое стихотворение «Песок». Вышло, что не капля, а песчинка переполнила чашу терпения. Блага Димитрова, как странный ангел, явившийся из тени, отвела меня в сторонку и рассказала о своей встрече с Митко Григоровым (вторым человеком в партии). По ее словам, он остро раскритиковал ее за подборку, которую она подготовила для антологии болгарской поэзии на польском языке. Одним из имен, вызвавших его гнев, было мое. Блага заступилась за меня: «Но он же существует в нашей литературе». Ответ был таким: «Завтра он перестанет существовать!» — «Как это перестанет?!» — «Вот так и перестанет».

Прошло несколько дней с празднования Дня поэзии, и меня вызвал к себе главный редактор. Предварительно он попросил секретаршу никого к нам не пускать. Потом главред сел, долго молчал, как будто набираясь смелости сказать мне все, что было нужно. И наконец заговорил:

— Ты вроде хотел изучать жизнь? Так скажи, какую область Болгарии предпочитаешь. Можешь сам выбрать… И немедленно поезжай туда.

— Но именно сейчас у меня нет никакого желания изучать чужую жизнь. Сейчас мне надо защитить свою собственную жизнь здесь.

— Левчев, мальчик мой… Не заставляй меня говорить тебе больше, чем я вправе… Уезжай немедленно! Немедленно!.. Это самое лучшее, что я могу для тебя сделать.

И вдруг все мои иллюзии умерли. Мне все стало ясно. И я даже удивился, что не догадался об этом еще вчера. А дальше все было просто.

Я выбрал Пловдивский округ. Не только потому, что он был близко, но и потому, что вспомнил: у меня там друзья. Наверху, на вершине холма, словно улетевшая от реальности птица, жил Начо Культура. В его холостяцкой квартирке, которая никогда не запиралась, на кухонной плите всегда стояла большая кастрюля, полная долмы, или фасолевой похлебки, или еще чего-нибудь. Все это готовилось специально для друзей. Чтобы они вошли, когда захотят, и поели. Сейчас я вспоминаю, как мы с Гошо Слоном и с одной бутылкой провели всю ночь, сидя на самой высокой скале. Не успели еще запеть птицы, не собрались еще на свою утреннюю гимнастику пенсионеры, а к нам уже пришел Начо с одеялом и с кофе в турке.

Страница