Незабываемое - читать онлайн книгу. Автор: Анна Ларина-Бухарина cтр.№ 85

В свидание Бухарина с Даном, не связанное с его командировкой, а лишь потому, что «просто душа запросила», я не поверила бы и в том случае, если бы не была свидетелем тому, что его не было. Однако я не могу рассчитывать на полное доверие моему свидетельству. Хочу опровергнуть эту ложь воспоминаниями самой же Лидии Осиповны. Она сообщает, что об этом сверхсенсационном тайном свидании и характере разговора, куда более откровенном, чем с Николаевским, Дан никому не сообщил: «даже Николаевскому, которому было бы всего естественнее знать об этом, ибо считал, что это может стать как-нибудь опасным для Бухарина». Следовательно, можно предположить, что Дан не доверял Николаевскому… Между тем, как Дан «берег» и Бухарина, и Рыкова, он доказал публикацией «Письма старого большевика» в «Социалистическом вестнике», редактором которого был.

Дан скончался в 1947 году, через 9 лет после казни Бухарина. Опасаться неприятности для Бухарина уже не приходилось. Но тайну свидания с Бухариным и его пророческий разговор с ним: «Сталин всех нас сожрет» — Дан унес с собой в могилу. А казалось бы, самое время после расстрела Бухарина рассказать о точном прогнозе Бухарина. Почему же Дан промолчал? Очевидно, потому промолчал, что не произошло того, чего произойти не могло.

Настораживают и другие необъяснимые «воспоминания» жены Дана. В них можно прочесть: «…но хотя власти несомненно знали, по крайней мере, о свидании и переговорах в «Лютеции», о свиданиях там и других с Николаевским и Даном, на процессе об этом не было ни слова упомянуто». Это противоречит действительным обвинениям на процессе, предъявленным Бухарину и Рыкову.

Самому Ф. И. Дану приписывали интервенционистские намерения против Советского Союза. Обвиняемый Чернов, бывший наркомзем и бывший меньшевик, на чем акцентировал внимание Генеральный прокурор Вышинский («Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»), в своих фантастических показаниях заявил, что Ф. И. Дан — немецкий шпион, агент немецкой разведки; наконец, Рыков и Бухарин якобы были связаны с представителями II Интернационала в преступных целях через Николаевского.

Мне не удалось выяснить, действительно ли рукопись этих воспоминаний хранится в Британском музее, как пояснялось в предисловии к посмертной публикации Л. О. Дан. Если же такая запись существует и она собственноручная, то можно лишь выразить сожаление, что сестра Ю. О. Мартова, нравственные качества которого заслуженно ценились и его политическими противниками, пошла на такую фальсификацию. Я сомневаюсь в этом.

Огорчение Бухарина в связи с безрезультатной командировкой было кратковременным, а после разговора со Сталиным и его слов: «Не волнуйся, Николай, архив приобретем, они еще уступят…» (в цене) — осталось позади. Н. И. жил обычной для него жизнью: увлеченный работой в редакции «Известий», в Академии наук, в комиссии по выработке новой Конституции. После приезда из Парижа ничто не омрачало его настроения. Через несколько дней после возвращения у нас родился сын, и сорокасемилетний отец пребывал в состоянии радостного возбуждения, он был счастлив — буквально ликовал! Н. И. и заподозрить не мог, какая тяжкая судьба ждет сына, его беспокоило другое. «Юрочка! — воскликнул он однажды полушутя. — Я опасаюсь, когда ты вырастешь, из меня песок сыпаться будет и я не смогу с тобой походить по лесу, поохотиться! Нет, нет, — рассеял он сам свое опасение, — я долго буду крепким, мы еще с тобой по лесу побродим, я тебе много интересного расскажу». Его знание русского леса можно сравнить разве что с пришвинским.

Вскоре после рождения ребенка мы уехали за город. Жили возле станции Сходня, где находились дачи, принадлежащие редакции «Известий». Невдалеке от нас была дача Карла Радека. Это было единственное лето, когда в связи с рождением ребенка Н. И. в течение двух месяцев приезжал на дачу ежедневно, часто глубокой ночью, после окончания работы в редакции. Дачи, где Н. И. жил бы постоянно, у него никогда не было. Наездами он бывал в Горках Ленинских, у Сталина в Зубалове (середина 20-х годов — до 1928 г.), у Рыкова в Валуеве — там, рядом, был осиновый лес, и Н. И. устремлялся на охоту за рябчиками. Наконец, на даче у моего отца в Серебряном бору. Бухарин был весь движение, и дачный образ жизни был не в его характере.

В начале августа Н. И. получил отпуск и решил отправиться на Памир. Памир — его давнишняя мечта. После недолгих колебаний: отложить ли поездку до следующего года, так как из-за ребенка я поехать с ним не могла, или же ехать сейчас — мы пришли к выводу, что отсрочка не имеет смысла. Год напряженной работы требовал отдыха. Разрядка, воссоединение с природой были для него необходимы. А вместе, как мы полагали, успеем еще попутешествовать…

На Памир Н. И. уезжал с дачи. Накануне он привез из Москвы свой багаж, непременные атрибуты его отпуска: этюдник, краски, холсты — для живописи; патроны, дробь и ружье — для охоты. Машина уже стояла у крыльца. Возле нее суетился шофер, Николай Николаевич Клыков, как называл его Н. И. — Клычини. Клыков стал своим, близким человеком настолько, что Н. И. не раз просил у него взаймы денег. Н. И. никогда не садился к столу, не пригласив пообедать шофера. Обычно завязывалась беседа: Н. И. в популярной форме разъяснял Николаю Николаевичу текущие политические события, внутренние и международные, к чему Клыков проявлял большой интерес. Н. И. никогда не поучал Николая Николаевича, беседа шла на равных. В пути они часто пели русские народные песни, к которым Н. И. имел особое пристрастие, и слышался дуэт: «Хороша я, хороша, да плохо одета, никто замуж не берет девушку за это…» или же: «Над серебряной рекой, на чистом песочке, долго девы молодой я искал следочки…»

Бухарин не походил на типичного рафинированного интеллигента, несмотря на то что интеллектом мало кто мог с ним сравниться. Он носил русские сапоги не потому, что в пору Гражданской войны и после нее это было довольно распространено в среде большевиков; он влез в них задолго до революции — смолоду, потому что такая обувь была удобна для его образа жизни; носил кепку, а не шляпу и считал, что шляпа сидит на нем, как на свинье ермолка, хотя, уезжая за границу, все же надевал ее. Однако, когда впервые его пригласили на дипломатический прием и предупредили по телефону из Наркоминдела, что надо быть соответственно одетым, Н. И. ответил: «Меня русский пролетариат знает в кожанке и кепке, сапогах и косоворотке, таким я и явлюсь на прием».

Характер Н. И. проявлялся и в манере себя держать: он мог плюнуть по-мужицки сквозь зубы, мог свистнуть, как уличный мальчишка; он разрешал себе озорные выходки. В то же время Н. И. был человеком поразительной душевной тонкости, почти девичьей застенчивости и, как я уже отмечала, человеком, эмоциональность которого граничила с болезнью.

И внешне Н. И. не всегда воспринимался мною одинаково: то походил он на простого русского мужичка с веселыми, хитренькими, бегающими глазами, то на мыслителя со взглядом задумчивым, глубоким и грустным, устремленным вдаль.

Его красноречивые манифесты и памфлеты, старательно написанные бисерным почерком, сложные теоретические исследования, перемежающиеся иностранными словами и фразами, доступные пониманию ограниченного круга, чередовались с речами, статьями, брошюрами и книгами популярными, рассчитанными на широкую публику («Азбуку коммунизма» отец дал мне для изучения, когда мне было 13 лет).