Мария Федоровна - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Кудрина cтр.№ 116

Денег не хватало. Узники Ай-Тодора довольствовались 150 рублями в неделю, что для семьи было слишком мало: в то время картофель стоил 1,8 рубля, говядина — 7 рублей, масло — 12 рублей за фунт. Придворная дама Зинаида Менгден, находившаяся при Марии Федоровне, в своих воспоминаниях писала, что в самом начале пребывания в Крыму продавали что-либо из картин, украшений и предметов искусства. Позже, однако, уже не было тех, кто мог что-либо купить.

Императрица в письме своей сестре в Англию 12 октября 1918 года сообщала из Харакса: «Особенно противен был гороховый суп, то есть зеленая водичка с несъедобными твердыми зелеными горошинами с шарик и жуткой серой лапшой, которую я не могла размешать. Счастливыми считались дни, когда нам давали картошку, — по крайней мере, можно было наесться досыта, но вскоре она из меню исчезла. Молока тоже было маловато, я покупала каждый день две жалкие бутылочки, одну из которых использовала сама — немножко пила, а большую часть оставляла на кофе».

В несколько лучшем положении, нежели остальные члены императорской семьи, находилась семья великой княгини Ольги Александровны, которая жила отдельно в небольшом домике со своим мужем и только что родившимся сыном Тихоном. Она имела больше возможностей покидать Ай-Тодор и совершать далекие прогулки по побережью. Именно поэтому на ее долю выпала нелегкая обязанность сокрытия семейных драгоценностей вдовствующей императрицы и великой княгини Ксении Александровны. Роман Романов в своих воспоминаниях рассказывает, что Ольга Александровна хранила эти драгоценности в коробке из-под какао в расщелине скалы на берегу Ай-Тодора.

Казаки, находившиеся много лет на службе при царской семье, — Т. К. Ящик и К. Поляков своим присутствием несколько облегчали участь затворников. Ксения Александровна в одном из писем вспоминала: «Но как хороши казаки и с каким достоинством держатся, и с ними, конечно, считаются, т. к. знают, что шутить нельзя».

В конце июня Ксения писала из Крыма великому князю Николаю Михайловичу: «Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках Комитета, которому правительство нас так мило подарило. За что и зачем — никому не известно… Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора только из-за того, что ходят какие-то послы от контрреволюции, а мы-то при чем? Если нам тяжело и часто все это невтерпеж, то каково же бедной Мама́! Перед ней просто стыдно, и что ужасно… что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдание и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание… Можешь себе представить, что эти уроды до сих пор держат письма Мама́ и только вернули ей небольшую часть ее вещей. И если бы ты только видел, как невыносимо больно и горько, что творится на фронтах.

Это такой позор, который никогда не смоешь, что бы ни случилось! Сандро тебя благодарит за брошюру, которая ему очень понравилась, но я еще не читала. Какое преступление со стороны правительства, что оно допустило всю эту шваль — Ленин и К° — в Россию, да еще дали возможность проникнуть в армию. Как все это дико и непонятно и к чему приведут нашу бедную, многострадальную Родину?!»

Сообщение об отъезде Николая с семьей в Тобольск произвело на Марию Федоровну удручающее впечатление.

И именно в тот момент, когда, казалось, для Марии Федоровны померк свет и она потеряла всякую надежду на встречу с сыном и его семьей в Крыму, в Ай-Тодоре произошло событие, которое на время снова вернуло ее к жизни. У нее появился внук Тихон, сын дочери Ольги. Наполненная этим радостным событием, она писала в Павловск: «…Временами, когда кажется, что уже невозможно все это выносить, Господь посылает нам нечто вроде лучика света. Как раз в тот вечер, когда я чувствовала себя совсем потерянной, моя милая Ольга родила Baby, маленького сына, который, конечно же, принес в мое разбитое сердце такую неожиданную радость… Я очень рада, что Baby появился как раз в тот момент, когда от горя и отчаяния я ужасно страдала. И вдруг такая радость! В понедельник в их доме было крещение. Мальчика назвали Тихоном…»

Осенью 1917 года обитатели Ай-Тодора находились уже под наблюдением комиссара В. М. Вершинина, бывшего члена Государственной думы. После того как он доставил Николая II с семьей в Тобольск (по постановлению Временного правительства), он был направлен в Крым в качестве комиссара по охране членов бывшей императорской фамилии. Вторым надсмотрщиком являлся грузин Жоржелиани.

Княгиня Л. Л. Васильчикова, случайно встретившаяся с Вершининым в поезде, направлявшемся в Крым, отмечала: «Нашего попутчика было трудно классифицировать. На мой вкус, он был чересчур радикален, но вместе с тем имел наружность буржуя, опьяненного своей значимостью». Княгиня называла его «старшим ангелом-хранителем членов Императорской фамилии».

«Несчастный народ не понимает, что страну уже предали и она находится в руках врагов…»

В сентябре — октябре 1917 года Мария Федоровна перенесла тяжелое простудное заболевание, которое надолго приковало ее к постели. Близкие всячески поддерживали ее и помогали преодолеть болезнь. «Бедная бабушка опять была больна и провела в кровати почти пять недель, — писала Ольга Александровна своей племяннице Марии Николаевне в Тобольск. — Кашель сильнейший, слабость очень большая. Мы попросили приехать Татьяну Александровну ухаживать за нею…»

В конце октября Мария Федоровна начала медленно поправляться. Ее внук Федор, сын дочери Ксении, приехавший в то время в Крым, в письме великому князю Николаю Михайловичу сообщал: «…Папа́ очень изменился за этот месяц, он стал раздражителен, странно молчалив, и редко можно видеть на его лице улыбку, как это было раньше. Мне это очень тяжело, и я так хочу отсюда уехать. Маман бодра, но тоже подавлена. Обедает она у себя в комнате и остается там весь вечер. Амама́ за это время тоже изменилась и ослабла так, что при подъеме ее нужно пихать в спину, и то ей трудно идти; ее жаль, бедная Амама́. Она сидит больше дома, так была простужена, но теперь стала понемножку выходить…»