Джойс - читать онлайн книгу. Автор: Алан Кубатиев cтр.№ 111

Впервые в жизни Джойс встретился с Гарриет Уивер. Разумеется, даже он восхищался ее стойкостью и самоотверженностью, но никаких уступок и перемен в своем поведении делать все равно не собирался. Не демонстрировал бережливости, дожидаясь автобуса, а брал такси и давал щедрые чаевые — строго говоря, пенсами и шиллингами мисс Уивер. Так за несколько недель было спущено больше двухсот фунтов. Она понимала, что его эскапады — зеркальное отражение ее сдержанности и строгости, поэтому никаких деликатных упреков не прозвучало. На вопрос, что он собирается писать дальше, Джойс ответил: «Думаю, историю мира».

Среди встреч с родственниками самым приятным оказался ужин с дочерьми тети Джозефины Мюррей, Кэтлин и Элис — они уже давно перебрались в Лондон, и Джойс пригласил их. По дороге в Сохо Джойс вдруг во всеуслышание заявил, что ему очень нужно сменить носки. Таксист сказал, что может занять их у приятеля, и действительно привез их Джойсу в ресторан. Джойс вернулся из вестибюля довольным. Все были рады. Но за столом он умудрился спросить, как их матушка оценила «Улисса».

Кэтлин сумела выдавить из себя:

— Э-э… Джим… ну, матушка сказала, это не годится для чтения…

— Если «Улисс» не годится для чтения, — сердито ответил Джойс, — жизнь не годится для жизни.

На следующий день опять заболели глаза. Известные лондонские офтальмологи, доктора Генри и Джеймс, ничем его не обрадовали. Жидкость в левом глазу перестала оттекать, и угроза глаукомы стала крайне серьезной. Операцию надо было делать немедленно. Джойс тут же отправился обратно в Париж, надеясь обойтись без хирургов и уехать в Ниццу, чтобы не страдать от мерзкой, сырой и промозглой парижской зимы. Удалось поменять опостылевшую квартиру на рю де ль’Университе и въехать в меблированные комнаты на авеню Шарль Флоке, 26.

Все хуже он выносил свет, движения, скопление людей, от этого немедленно начинались боли. Филиппу Супо он говорил, что любое время кажется ему поздним вечером. Как у многих слабовидящих, обострился слух — Джойс узнавал людей по голосам. Когда наконец вернулся знаменитый Луи Борш, он разрешил ему Ниццу, но при условии, что он там вырвет все зубы и по возвращении ляжет на операцию — не на сетчатке, а на окологлазных мышцах. Опасность глаукомы он счел преувеличенной, но допускал, что это ее форма: та, от которой мог ослепнуть Гомер.

13 октября Джойс с семьей был в Марселе, 17-го они поселились в Ницце. Отель назывался «Швейцария». Джойс когда-то пытался сбежать в Локарно от цюрихской зимы. Лазурный Берег подвел его точно так же. Начались штормы, дождь и ветер, сменившееся давление ухудшило его состояние почти до критической точки. Местный врач прописал ему пиявки к глазницам, чтобы убрать кровь, и капал на глазное яблоко новомодный аспирин — рискованная и болезненная процедура, но Джойсу стало легче. Советом пить красное вино вместо нездорового белого пациент пренебрег.

В середине ноября они вернулись в Париж, на новую квартиру. Почти сразу Джойс поскандалил с Сильвией Бич, а потом и с Фрэнком Бадгеном. Ей он предложил заняться третьим изданием, а заодно обработать целую группу критиков и обозревателей (Паунд, Элиот, Колум, Хемингуэй, Олдингтон и немало других), чтобы они наконец отрецензировали книгу. Она ответила сдержанным письмом, что второе издание настолько похоже на первое, что есть риск судебного иска за фальсификацию и что по Парижу ходят неприятные сплетни.

Мисс Уивер Джойс описывал ситуацию с некоторым юмором — как он смотрит на пуговицы ливреи консьержа и в их блеске видит ответ на все свои многочисленные вопросы. Ему открылось, да еще при помощи официального письма от типографа, что ни один закон не нарушен, что оба издания приняты в целом благожелательно и что он сообщил об этом мисс Бич. Джойс признавал, что отчасти вина на нем, что со своими личными проблемами он запустил дела и взывает скорее о помощи, стоя среди горы пожитков, с молчаливо ждущим семейством и с черной повязкой на глазу… Ситуация слегка разгладилась, но зерно будущей ссоры упало и начало тихо прорастать.

С Бадгеном Джойс тоже затеял все сам. Тот навещал его время от времени в Париже, но круг новых знакомых Джойса был ему чужим, хотя Джойс по-прежнему хранил их дружбу, писал ему со всегдашней откровенностью и в одном из писем высказался так откровенно и свирепо, что чуть позже одумался и потребовал от Бадгена привезти письмо с собой — взглянуть, что там, собственно, писано. Бадген привез его, и Джойс устроил такую попойку, что даже Бадген несколько раз пытался остановить поток заказов. К концу вечера они оба напились, и Бадген едва добрался до гостиницы. Утром его с трудом добудился посыльный, доставивший ему бумажник и записку от Джойса, где тот объяснял, что с учетом состояния друга решил — будет безопаснее сохранить его деньги у себя. В бумажнике были все деньги, несколько вчерашних счетов из ресторана, но компрометирующее письмо исчезло. Сыграно все было блистательно — Джойса не случайно столько раз объявляли шпионом и даже двойным агентом разных разведок. Памятуя о случаях с Косгрейвом и Гогарти, он решил подстраховаться поосновательнее. Но Бадген был смертельно обижен. Года три он не напоминал Джойсу о себе.

А Джойс так же смертельно боялся удаления зубов и с радостью отложил процедуру с разрешения доктора Борша. В марте его неделю мучил конъюнктивит, в апреле все же пришлось вырвать семь окончательно сгнивших зубов и через несколько дней — все оставшиеся. Операция была настолько тяжелой, что Джойсу пришлось оставаться несколько недель в клинике, но источник инфекции устранили, и в апреле Борш в три приема удалил ему сегмент круговой мышцы глаза. Еще целый месяц Джойс не чувствовал никаких улучшений, но к июню даже стал читать, и Борш уверял его, что за несколько месяцев глаз полностью восстановится. Ему было намного лучше, до самого конца года глаза почти не беспокоили, и это было важно, потому что он собирал материалы для новой книги, задуманной в ходе работы над «Улиссом».

На вопрос о том, как она будет называться, Джойс уклончиво отвечал, что пробивает тоннель в горе сразу во всех направлениях и пока не знает, что найдет. Под строжайшим секретом Норе было рассказано, что взято оно из анонимной баллады о подсобнике Тиме Финнегане, сорвавшемся с лесов, отпетом и оплаканном, однако воскресшем из мертвых. Слова с нотами продавали уличные музыканты, и у Джойса был экземпляр. Небезынтересно будет привести текст, хотя ни один перевод не передаст восхитительного простодушия и буйной безграмотности этой вещи:

Строго говоря, Тим не «мастер-строитель», специальность не такая благородная, почти масонская, как пишет Эллман: он всего-навсего подносчик кирпичей, в заплечном ящике по лесам таскает их к каменщикам. Уличная баллада о Тиме Финнегане, его смерти и чудесном воскрешении не только дала Джойсу название романа — она один из модуляторов книги. Даже как бы случайно опущенный в названии «Finnegans Wake» апостроф создает, имитируя дурную грамматику, еще один смысл — воскрешение всех Финнеганов вместо одного-единственного. Но и это еще не конец игры: он — современное воплощение великого ирландского предка, героя и мудреца Финна мак Кумала. По Ричарду Эллману, Джойс однажды сообщал другу: «Он задумывал свою книгу как сон старого Финна, лежащего при смерти на берегу Лиффи и чувствующего, что история Ирландии и мира, прошлая и будущая, плывет сквозь его сознание, как мусор по реке жизни».