– Не знаю, не пробовала, – уголками губ улыбнулась Франческа.
– Мои ученики теперь за вас горой после исцеления Жилы, так что с радостью придержат вам голову, если решитесь на этот рискованный эксперимент.
– Нет, спасибо. Боюсь уронить себя.
Никодимус усмехнулся.
– И потом, безотносительно метафор, – если жить без огня или, иначе говоря, без эмоций, зачем вообще жить? – горячо продолжила Франческа.
– Похоже, ваше истинное призвание вовсе не врачевание, а философия.
– Философия непродуктивна. Породишь идею, и что дальше? А вот вылечишь сломанную ногу какой-нибудь девице, она проживет подольше и, если всевышний даст, еще внуков понянчит.
– Мне казалось, в философии одна идея ведет к другой, а две идеи превращаются в концепцию. Так что, по моему глубоко выношенному убеждению, философия еще как продуктивна.
– У вас не может быть ничего выношенного.
– Это почему?
– Вы мужчина.
– И что с того?
– У вас нет органа для вынашивания.
– И какой же орган, кроме мозга, для этого требуется? – ухмыльнулся Никодимус.
– Станете постарше, скажу.
– Мне тридцать пять.
– Значит, вас уже должны были просветить.
– Не делайте из меня младенца.
– Чревато последствиями?
– Плодите смыслы?
– Нет, что вы. Эту идею я подавила в зародыше.
Никодимус хохотнул.
– Хорошо иногда вот так с кем-нибудь поиграть словами. Магистр болен, ему сейчас не до игр. А ученики… скажем так, у кобольдов любая словесная потасовка перерастает в драку.
– А Сайрус начинает злиться, когда меня заносит, – вздохнула Франческа.
– Ну, если других поводов для ссор у вас нет, то вы идеальная пара.
Франческа оглянулась – Никодимус расплывался в лукавой улыбке. Она отвела взгляд.
– Так что, доставите Сайруса к садовой башне?
– Я поговорю с магистром.
Франческа посмотрела на него снова – улыбка никуда не делась, но пропиталась горечью.
– У вас есть какие-то веские причины опасаться встречи Сайруса с ветряным маршалом?
Никодимус прошел несколько шагов в молчании.
– Наверное, нет.
– А не веские?
– Только… только изумруд… Если вы обратитесь к Селесте, мне его уже не получить.
– Да, точно, изумруд. Ваша недостающая часть. Та самая, без которой вам не бывать великим спасителем.
– Да, та самая, – обреченно выговорил Никодимус. – Та самая, которая могла бы победить Тайфона или хотя бы освободить Дейдре, когда несчастная была еще жива. И исцелить магистра, пока еще не поздно.
Эта обреченность Франческу почему-то возмутила.
– А если кто-то еще способен победить Тайфона и исцелить Шеннона?
– Я был бы счастлив.
– Но все равно хотели бы заполучить изумруд?
Никодимус помолчал.
– Почему бы нет. Без него я ущербен.
– А если ваша ущербность не беда?
– Что вы хотите от меня услышать, магистра? – В голосе Никодимуса впервые прорезалась злость. – Что я готов отказаться от изумруда, лишь бы Тайфон был мертв, а Шеннон исцелился? Разумеется, готов.
– Разумеется, – поспешно кивнула Франческа, испугавшись, что перегнула палку. – Просто интересно, каким бы вы были без этой одержимости изумрудом.
Никодимус не ответил.
– Ничего, не обращайте внимания. Просто задумалась – о том, чего нам не хватает для полного счастья.
Франческе действительно вспомнилось встреченное с досадой назначение в захолустную авильскую лечебницу. И странные уколы зависти в обществе могущественных волшебниц вроде Вивиан.
– А я думаю лишь о том, как поддержать борьбу с Тайфоном и жизнь магистра Шеннона.
– Может, я как целитель сумею что-нибудь сделать для вашего наставника?
– Может быть. Но заклятье опутало все его внутренности. Если резать, от магистра ничего не останется.
– Вы не знаете, как филигранно я режу.
Никодимус не ответил.
Франческу охватило раздражение. Слишком он закрытый, этот Никодимус, и слишком озабочен своей ущербностью. Она с трудом подавила порыв ускорить шаг и уйти подальше, чтобы не продолжать разговор.
Но она ведь здесь не ради светского трепа, нужно уломать этого сухаря отвести Сайруса в сад ветров.
– Расскажите мне лучше о ликантропах, – попросила она. – Как вас угораздило с ними связаться? Или у них исстари союз с кобольдами?
– Наоборот, – хмыкнул Никодимус. – Когда-то враждовали не на жизнь, а на смерть. Ведь у обоих предки когда-то бежали с древнего континента.
– Когда человечество спасалось от демонов во время Исхода?
– Еще раньше.
Никодимус поведал, как еще в Звездной академии проник мыслями в фолиант под названием Бестиарий и там наткнулся на воплощение древней богини Химеры. Давным-давно она бежала вместе со своими адептами с древнего континента, осела на этих землях и преобразила адептов с помощью праязыка. Одни стали кобольдами, другие гоблинами и прочими человекоподобными. А саванну и леса Химера заселяла, комбинируя праязык своих верующих с волчьим, создавая ликантропов.
– Какое-то время Химера держала своих чад в узде. Но потом горные кобольды решили прибрать к рукам и долины. Война между кобольдами и ликантропами бушевала столетиями, а затем демоны вызвали массовый людской исход из-за океана. Разобщенные химерические народы не смогли противостоять образованию новых держав, а те, объединившись впоследствии под властью Новосолнечной империи, начали истреблять химерийцев. Однако кое-кто из чад Химеры решил действовать хитростью: когда империя подобралась к саванне, каники с помощью Бестиария изменили свой праязык так, чтобы большую часть жизни проводить в человеческом обличье. У них были собственные поселения и даже небольшой город под сенью Небесного древа.
– Того самого, о котором вы говорили раньше? Долина, где вы с Шенноном скрывались после бегства из Звездной академии?
– Почти. У них была немыслимо высоченная секвойя. Как бы то ни было, их уловка сработала: империя приняла их, продолжая, между тем, изводить на корню другие ликантропские народы.
Франческа присвистнула задумчиво.
– А потом, когда империя пала, Остроземье уничтожило Небесное древо и Бестиарий?
– Именно. Вот тогда-то каники и прониклись цинизмом, считая себя с тех пор павшим народом, лишенным власти над праязыком.
– Но ведь над праязыком не властен никто из нас, – недоуменно нахмурилась Франческа. – Им никто не владеет.