– Как обычно.
– Как обычно. – Франческа приподнялась на кровати. – Мне действительно жаль, Сай.
– Не жалей. Я не затем приехал, чтобы вернуть былое. Мы свой год счастья получили – и довольно, а потом жизнь нас развела.
– Хороший был год, – согласилась Франческа. – В основном.
– В основном. Если честно, я и не ожидал тебя здесь увидеть.
Франческа потерла затылок.
– И правильно. Судьбе надо было сильно постараться, чтобы вот так столкнуть нас снова.
– Дейдре знала, кто я?
– Да, но вроде не подозревала о нашем общем прошлом.
Сайрус взъерошил смоляные кудри.
– У меня ощущение, что все это взаимосвязано – Дейдре, Саванный Скиталец, «Королевская пика», назревающие беспорядки, мы с тобой… но я пока не пойму, каким образом.
– Да, такое впечатление, что мы видим мух, влипших в паутину, но не саму паутину, – кивнула Франческа.
– И не паука.
– И не паука. – Франческа откинулась на спину. Повисло молчание, нарушаемое только воем ветра и обнадеживающим поскрипыванием канатов. – Как думаешь, Дейдре не врет насчет Тайфона?
– Еще час назад я говорил, что это чушь собачья. Но теперь… теперь, по-моему, возможно все. Только зачем демону плести такую паутину? Где логика? Если он поработил Кейлу и разжигает вторую гражданскую, он, наоборот, должен всеми силами скрываться сам и скрывать подготовку к бунту.
– Вивиан будем говорить?
– Нет, ни в коем случае! Ты разве не видишь, что она ведет двойную игру?
– Вижу. – Франческа помассировала глаза подушечками ладони. – А еще эта старая жаба – мастерица бить людей их же оружием. Наверное, так она и стала вице-канцлером.
– Ты про «удовлетворение», вогнавшее меня в краску? – хмыкнул Сайрус.
– И про мое жалкое блеяние в ответ. – Франческа покрутила шеей. – Ненавижу проигрывать в словесных поединках.
– Не принимай близко к сердцу. Итак, что предпримем?
– Сон – лучшее лекарство, – ответила Франческа, хлопая себя по щекам. – Мы оба без сил, а заняться до отлета в Авил все равно нечем. Боже всевышний, у меня сегодня умерла пациентка…
Франческа прислушалась к себе, ожидая привычного всплеска стыда и ужаса, но все чувства притупились от изнеможения.
Сайрус улегся на своей кровати.
– Дейдре нарочно подстроила так, чтобы ты ее не спасла.
– Ее спасали прежде. Мастер-целитель справился бы.
– Но ты ведь еще не мастер. Тебе и шестидесяти нет.
– Среди моих ровесников попадаются и мастера, – вздохнула с досадой Франческа. – Так что и мне следовало бы…
– По-прежнему не щадишь себя, магистра?
– Помалкивай, небесный дозорный, – велела она, поворачиваясь на бок. – Кто тут уже который год мечтает о капитанстве?
Сайрус притворился, будто не слышал.
– Что будем делать, когда окажемся в городе?
– Искать ту самую муху, которая увязла в паутине еще безнадежнее, чем мы.
– Никодимуса Марку, – невесело усмехнулся Сайрус.
Ветер за окном взвыл сильнее, по крыше забарабанил дождь.
– Этот Никодимус, он ведь какограф?
– М-м-м… – пробормотала Франческа, за годы целительской практики в совершенстве овладевшая умением засыпать, едва коснувшись головой подушки.
– А какографы – это те, кто творит заклинания задом наперед? Или заучивает в обратном порядке?
– Нет-нет, – Франческа перевернулась на другой бок. – Может, конечно, есть и такие… Но в основном они своим прикосновением заражают ошибками любой текст. Произнести про себя нужные магические слова они могут, но пишут их неправильно.
Соседняя кровать скрипнула под Сайрусом.
– Значит, какография в каком-то смысле сродни афазии?
Ноги Франчески свела секундная судорога, как часто бывало перед сном.
– Наверное… Сайрус, ты к чему ведешь?
– Не знаю. Просто… Может, Вивиан ошибалась, и афазию наслал вовсе не дракон? Может, ее наслал какограф-отступник?
– Давай обсудим… потом, – пробормотала Франческа.
– А точно какография – это не когда задом наперед?
– М-м-м…
Сайрус еще что-то говорил, но Франческа уже не разбирала. Убаюканная барабанной дробью дождя, она погрузилась в сон.
Вивиан молча прислушивалась к шагам иерофанта и целительницы, покидающих кают-компанию. Когда шаги затихли, она осталась сидеть в той же позе, но рука Лотанну с ее плеча исчезла. Судя по звуку, направился к двери.
– Ушли? – прошептала Вивиан, и утолки губ сами собой поползли вверх.
Ответом было фырканье – это Лотанну подавил смех, а потом все-таки разразился басовитым хохотом.
И тогда она тоже, не удержавшись, засмеялась в голос.
– Небесное пламя, Вив! – полушепотом восхитился Лотанну. – Ты нарочно, что ли? Юный Лотанну! Только что мысли не угадывает! Погасшая преисподняя, что за цирк?
– Создатель помилуй, я бы все отдала, чтобы увидеть лицо этого иерофанта, когда я с ним заигрывала.
– Бедняга! – ухмыльнулся Лотанну. – Он тут перед своей павой щеки надувает, а ты одним-единственным словом заставляешь их заалеть, как зад бабуина.
Вивиан затряслась от хохота, пришлось даже руку к груди приложить, чтобы унять участившееся дыхание.
– Ну не счастье ли оказаться здесь, вдали от всех распрей? Как в юности…
– В моей юности. О том, что творилось в мире во времена твоей юности, боюсь, исторических хроник не сохранилось.
– Не заводи меня, – усмехнулась Вивиан. – Я уже почти забыла, как прекрасно не испрашивать разрешения Долгого совета на каждый чих и не спорить до хрипоты, чем это чревато для будущего Альциона.
Соседний стул скрипнул под усевшимся Лотанну.
– Пламя ада, у меня Альцион уже в печенках сидит. Слава Создателю, все повернутые на пророчестве академики сейчас по уши заняты Огуном, а Долгий совет знать не знает, какие беседы мы тут ведем.
– Не знает и никогда не узнает. – Вивиан помолчала. – Удалось тебе присмотреться к городу во время полета?
Написанное Лотанну заклинание позволяло (как именно, для Вивиан оставалось загадкой) «разглядеть» четвертичные мысли других чарословов.
– Было три сущности в святилище, мысливших магическими текстами, но на таком расстоянии видно лишь контуры, – сообщил он с досадой.
Вивиан потерла подбородок, пытаясь представить, каково оно – различать чужие мысли. Лотанну как-то дал ей попробовать, набросив на голову тонкую золотую сетку, и тогда, в этом измененном состоянии сознания – гибрид мозговой деятельности и чар – она поняла. Она видела, как формируются в голове Лотанну четвертичные мысли; видела, как они зреют и растут в процессе беседы, как они объединяются с ее собственными четвертичными мыслями, образуя что-то новое.