Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - читать онлайн книгу. Автор: Иоан Поппа cтр.№ 63

Остаюсь в ожидании, с любопытством наблюдая, сколько еще поступит приказов и какое решение будет окончательным.

Вдоль бульвара, в середине которого взвились водяные фонтаны, сверкая молниями в холодном свете утреннего солнца, появляется длинная колонна других черных машин, подобных тем, что стоят припаркованные, лениво направляясь к стройке.

– Едет!

Полковники подскакивают вверх, как от укуса змеи, и исчезают в бегстве. На стройке видно, как массы военных разбегаются, как стада испуганных коз, подгоняемые сзади ревностными пастухами. Гражданские щелкают семечки и презрительно смеются. Резервисты, запыхавшиеся, как преследуемые животные, заперты на первом этаже. Я оказываюсь очень близко к группе генералов. Министр (сейчас я могу его хорошо видеть, это крепкого сложения человек, не слишком высокий, с обрюзгшим лицом) подает знак одному из полковников и шепчет ему что-то на ухо. Несколько генералов, находящихся поблизости, одобрительно кивают головой. Полковник передает приказы, и вскоре повсюду раздаются крики:

– Военным не появляться у окон или на балконах! Уберите военных от окон и спрячьте их! Они грязные, производят плохое впечатление!

Наконец поступил, возможно, последний приказ в отношении того, что должные делать военные, и я спрашиваю себя: начиная с уровня командира батальона и кончая министром обороны, – обсуждалось ли что-то еще в последние четыре часа в министерстве национальной обороны Румынии, кроме того, что должны делать военные, когда Верховный главнокомандующий приедет на стройку? Не думаю. Все-таки противоречивые приказы доказывают, что хотя обсуждалось только это, лишь только сейчас принято окончательное решение. Интересно, а как бы реагировал наш министр, если бы, например, в это утро Бухарест подвергся бомбардировкам самолетами неприятеля?

Отсюда, из-за подъемного крана, где стоим мы, несколько офицеров и младших офицеров, нам видно все как на ладони. Толпа полковников, стоя на корточках, прячется за контейнерами и разным оборудованием. Майоры Вынэту и Черчей залезли в большой контейнер с мусором. Командиры частей стоят, укрывшись за бараками, и делают отчаянные знаки военным, чтобы они исчезли, когда кто-то из них высовывает голову из укрытия.

Наконец Чаушеску появляется на плацу и направляется к стройке. Его сопровождают Елена и множество хорошо одетых гражданских. Чаушеску – низкорослый мужчина, очень низкорослый, на нем кепка цвета кофе с молоком и темный костюм. Пиджак его расстегнут, и он останавливается время от времени, расставляя руки в боки. Осунувшееся лицо покрыто большими темными пятнами. Несмотря на то, что он уже весьма немолодой человек, ходит довольно шустро и жесты его так же быстры; он пытливо осматривается по сторонам. Чаушеску подходит к огромному столу, на котором находится макет Дома Республики, и показывает что-то на нем, качая головой. Елена действительно очень стара, с застывшим, как мумия, лицом и только когда смеется, принимает мало-мальски живой и человеческий вид. Он же не смеется никогда. Делает гневные жесты, смотрит вверх, отступая на шаг назад, крутится вокруг макета.

Все, кто находится вокруг него, ведут себя с отвратительным подобострастием, записывают в блокнот, одобряют кивками головы все, что он говорит. Затем свита исчезает в доме, поднимаясь по лестнице, ведущей к главному входу.

И время начинает течь тяжело, безумно тяжело. Стрелки часов будто совсем не двигаются. Проходит час, проходят два, потом три… Работа на стройке остановилась давно, и такое впечатление, что президентский визит – это не что иное, как комиссия, которая прибыла для расследования причин, приведших к большой катастрофе.

Нам холодно, потому что мы не двигаемся, потому что задул ветер, погода еще холодная, и у нас начинают болеть ноги, так как мы стоим здесь почти три часа. Вот уже стрелки показывают три. Гражданские давно ушли домой, еще в одиннадцать часов (сегодня суббота). Остались только главные инженеры и бригадиры. Вдруг огромный вздох облегчения поднимается в воздухе, и делегация выходит из дома. Визит подошел к концу. Президентская колонна пришла в движение.

Мы соберемся, чтобы подвести итог повзводно, поротно, побатальонно. Затем соберется часть, и перед нами выступит командир. Все это продлится как минимум час. В порядке исключения сегодня у воинской части административный распорядок, так что все сядут в автобусы и поедут в Витан III, во 2-ю Колонию, где начнется уборка спален (выбивание матрасов, вытряска одеял, мытье полов с хлоркой в спальнях и т. д.). Мы, кадровые офицеры, пойдем на специальное совещание. Комиссия военных прокуроров «проработает» для нас вопросы «порядка, дисциплины и воинской чести» в воинских частях, работающих в народном хозяйстве, как они видятся «сверху».

В зале прокуроры сообщают нам в точности то, что мы ожидаем услышать: министр полон решимости покончить с «беспорядком и недисциплинированностью на военных стройках». В результате во всех трудовых колониях будет осуществлен широкий перевод в запас нижнего звена офицеров, которые являются «главным фактором недисциплинированности в армии». Возможно, снова думаю я, в отличие от генералов и полковников, которые воспринимаются как некие иконы воинской доблести, чести и гордости для всего офицерства.

Нас спрашивают, нет ли среди нас тех, кто хотел бы это прокомментировать. Нет, нам нечего комментировать. В ледяном молчании зала не заметно никакого движения, не слышится ни один голос. Какой смысл говорить этим людям, что у нас отобрали все рычаги командования и что мы не имеем ни малейшего влияния на военнослужащих? Как им скажешь, что ужасающая коррупция разъедает весь лагерь? И для чего им это говорить? Они прекрасно об этом знают. Все же молчание – это не решение. Самое лучшее – это включиться в их игру и одобрить все, что они говорят.

Но если мы включимся в их игру, у них останется впечатление, что их демарш крайне необходим. Тогда они будут приходить постоянно, бесконечно, каждый день, так что, заскучав, мы решаемся нарушить молчание: знают ли товарищи прокуроры, что существуют военные преступники или сумасшедшие, которые должны бы находиться не здесь, а сидеть в тюрьме или сумасшедшем доме? Знают ли прокуроры, что эти военные нарушают дисциплину преднамеренно и оказывают дурное влияние других, что у нас нет никаких средств противодействия им, что взводы отданы на откуп мастерам, что есть офицеры, которых унижали и били?

– Мы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать подобные малозначительные вещи, – отвечает с апломбом прокурор.

Все это можно решить с тактом, а нам следует знать, что «на самом верху» принято решение, чтобы ни один военный резервист не был наказан и у него не был удержан ни один лей из зарплаты, даже если он не работает, «потому что наше государство, товарищи, есть государство рабочих и крестьян».

И я думаю, даже если это государство рабочих и крестьян, но и генералам и полковникам не слишком плохо живется в нем – я не видел до сих пор, чтобы кто-нибудь из них предстал перед военным трибуналом, зато дисциплинарные батальоны и тюрьмы ломятся от лейтенантов – как жаль, что Ленин не думал о государстве «рабочих, крестьян и лейтенантов». Но это звучало бы нелепо – хорошо, что он этого не сделал.