Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - читать онлайн книгу. Автор: Иоан Поппа cтр.№ 20

Часовые на своих вышках молча стоят с оружием за спиной, они одеты в толстые шинели и обуты в валенки. Снег на крышах будок, поднятых на столбах, в течение дня тает, а после семнадцати часов, когда снова становится холодно, замерзает и тонкими сосульками свисает вниз. Иногда мы видим, как часовые сбивают сосульки, ударяя по ним кинжалами под самое основание, и они падают вниз, разбиваясь на осколки, как стаканы, швыряемые об пол во время вечеринки. Кончились дожди и летняя пыль, одновременно с годом, который вот уже прошел. Куда он делся? Куда девается свет, когда наступает темнота, и куда девается темнота, когда рассветает? Почему они возвращаются? Какая нам польза от воспоминаний?

Слепящий солнечный свет затопляет стылую землю, наверху, на лесах, размеренно стучат молотки, работа кипит на всех отметках. Четверо солдат-плотников из взвода Ленца приближаются к баракам с задней их стороны и тащат на плечах два гроба, в то время как двое других идут за ними, неся на голове каждый по гробовой крышке. Доски их не крашены и свежеоструганы. Гробы, судя по тому, как легко идут солдаты, пусты, но они продвигаются молча, гуськом, тяжело ступая по замерзшей грязи. Изо ртов военных вырываются клочья пара.

– Это вы их сделали? – спрашиваю.

– Сегодня утром. Спецзаказ.

– И куда вы их несете?

– В морг. Умер старшина из 2-го батальона.

– Когда?

– Два дня назад. Сердце не выдержало.

– А другой гроб?

– Для лейтенанта Павела из 6-й роты.

– Умер Павел?

– Да.

– Когда? Как?

– Да… позавчера. Тоже позавчера. Он был на высоте, снаружи, и крепил оконные рамы вместе с военными. Работал со строительным пистолетом. Когда выстрелил третий дюбель, сломался боек и дюбель вошел ему в левый глаз. Умер на месте.

– Он был женат?

– Да. У него остался и ребенок. Жена приехала вчера… Горе большое, что тут…

Солдат стоит передо мной, тяжело дыша, и пар выходит у него изо рта и тает в воздухе. Добавляет, глядя на меня почти в упор:

– И старшина был женат. Имел троих детей.

– Да… Постойте! А где же трупы?

– В морге, товарищ лейтенант.

– В военном госпитале?

– Нет. Что им там делать? Сейчас они в большом морге, в Институте судебной медицины, позади танковой дивизии на шоссе Олтеницей, в 4-м секторе. Им делают вскрытие. Только зря доктора их режут. Якобы нужно констатировать причину смерти. Что там констатировать?

– Ага. И вы едете туда?

– Мы их несем только до ворот. Оттуда их заберет грузовик.

– Ступайте! – говорю им.

И солдаты удаляются. Взбираюсь на леса, откуда раздаются размеренные удары молотка, потом спрыгиваю с лесов вовнутрь мастерской на отметке «57», – совсем высоко, где работают плотники Джирядэ Костаке. Готовят доски для лесов, которые будут смонтированы с наружной стороны, выше этой отметки.

Диск циркулярной пилы резво вращается. Люди толкают к нему по верстаку широкие доски, чтобы подогнать под нужный им размер, и, когда дерево доходит до диска, стальные зубцы с аппетитом кусают его, металл издает стонущий звук и дымится древесной пылью. Ноздри щекочет запах смолы. Шум стоит такой сильный, что людям приходится кричать друг другу на ухо. Пять работников таскают доски наружу. В одном из углов помещения, превращенного в мастерскую, вижу, как на полу растянулись Добрикэ Вылку и Аврэмеску Георге.

Направляюсь к Костаке, работающему у верстака:

– Что это с Добрикэ и Аврэмеску? – кричу что есть сил.

Джирядэ останавливает машину и говорит мне:

– У них болят животы. Их прихватило внезапно. Выблевали все, что съели. И Дорка тоже чувствует себя нехорошо.

– Скажи людям, чтобы собрались!

Джирядэ делает знак каской, описывая ею широкие круги над головой, и шестеро плотников подходят ко мне.

– Что вы ели? Вам приносил кто-нибудь еду из дома? Вы пили что-то?

Люди отрицают: никто не пил ничего, а из еды – только то, что им давали в столовой. Я строю их и заставляю открыть рты и высунуть языки.

– Некрасиво высовывать язык товарищу офицеру, – притворяется стеснительным Цэкэлэу Паску.

– Ну, так вы и не делайте этого – только, когда я вам приказываю. Ну-ка! Посмотрю на ваши языки!

Но языки солдат имеют нормальный цвет, и ни у кого больше нет таких симптомов, как у тех двоих. Говорю им, чтобы они не приближались к отравившимся и продолжали работу. Потом направляюсь к солдатам, которые лежат, вытянувшись на деревянных панно, накрытые фуфайками. У них закрыты глаза, и кажется, что они спят. При моем приближении они пытаются встать, но я делаю им энергичный жест, чтобы они оставались на месте. Спрашиваю их, вызвать ли скорую помощь, и они отвечают мне слабыми голосами, что не хотят ехать в больницу.

Кладу руку на их лбы и щупаю у них пульс. Температуры нет, но пульс слабый – я едва чувствую его биение. У Добрикэ Вылку язва желудка, знаю, у него уже были такие обострения, а другой, Аврэмеску, беспокоит меня больше. Ко мне подходит Джирядэ, и я говорю ему, чтобы он послал Рошеци Илие в лазарет, а Дротлеффа отправляю на нижний этаж, чтобы позвал лейтенанта Панаита. Джирядэ идет к группе, и я вижу, как двое уходят.

– Товарищ лейтенант, – говорит слабым голосом Добрикэ, – у меня пройдет. Это только временный кризис. Я слишком резко утром вскочил с постели.

– Добрикэ, ты сказал тем людям из военного центра, которые тебя сюда прислали, что у тебя язва желудка?

– Да, – говорит солдат слабым голосом.

– И что военные доктора сказали?

Добрикэ смотрит на меня глубоко посаженными глазами, опускает кончики губ, выталкивает нижнюю губу на верхнюю вместе с подбородком, потом вынимает худую руку из-под фуфайки и начинает вертеть ею перед глазами, ладонью вверх и растопырив пальцы.

– То есть, – перевожу я, – «Ничего-о-о! К труду ты годен, и не делай себе проблем!».

Добрикэ грустно подтверждает, кивая головой.

Аврэмеску, который высунул голову из-под фуфайки и смотрит на Добрикэ, вдруг разражается мучительным смехом заядлого курильщика и в конце концов начинает тяжело, изо всех сил кашлять таким глубоким грудным кашлем, что начинает казаться, будто он умирает. Через некоторое время с трудом останавливает кашель и переводит дух, но затем вновь смотрит на Добрикэ, снова разражается смехом и опять начинает кашлять.

– Что ты смеешься, Аврэмеску? – спрашиваю я, тоже не в силах сдержаться, чтобы не засмеяться в свою очередь.

В мастерскую входит Дротлефф в сопровождении лейтенанта Панаита, который приближается ко мне. Я объясняю Панаиту в нескольких словах, как обстоят дела, и спрашиваю его, были ли у него подобные проблемы с его солдатами в последнее время.