Цвет жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 118

— В своих показаниях вы назвали себя опытной, компетентной медсестрой и заявили, что любили свою работу, это правда?

— Правда, — соглашается Рут.

— Тем не менее в больнице пожелания пациента посчитали более важными, чем уважение к собственному работнику, и отстранили вас от работы, которую вы выполняли все эти годы?

— По-видимому, да.

— Вас это, вероятно, возмутило?

— Расстроило, — уточняет она.

«Держись, Рут», — думаю я.

— Расстроило? Вы сказали, я цитирую: «Подумаешь, одним ребенком больше, одним меньше. Мне все равно».

— Я сказала это сгоряча…

Глаза Одетты загораются:

— Сгоряча? А когда вы посоветовали доктору Аткинс стерилизовать младенца во время обрезания, это тоже было сказано сгоряча?

— Это была шутка, — говорит Рут. — Мне не стоило так говорить. Это было ошибкой.

— Что еще было ошибкой? — спрашивает Одетт. — То, что вы перестали оказывать помощь ребенку, когда он задыхался, только потому, что это могло отразиться на вас?

— Мне сказали ничего не делать.

— Значит, вы приняли осознанное решение просто стоять над этим несчастным крошечным существом и смотреть, как он синеет, думая при этом: «А что, если я потеряю работу?»

— Нет…

— Или, может, вы думали: «Этот ребенок не заслуживает моей помощи. Его родители не хотят, чтобы я прикасалась к нему, потому что я черная, так пусть будет по-их».

— Неправда…

— Понимаю. Вы думали: «Я ненавижу его родителей-расистов»?

— Нет! — Рут хватается за голову, пытаясь заглушить голос Одетт.

— О, может, это было: «Я ненавижу этого ребенка, потому что я ненавижу его родителей-расистов»?

— Нет! — взрывается Рут, и кажется, что стены зала суда задрожали. — Я думала: «Пусть лучше ребенок умрет, чем его будет воспитывать он».

Она указывает на Терка Бауэра. Когда завеса молчания опускается на жюри присяжных, на зал и, да, на меня, Рут зажимает рот ладонью.

«Слишком поздно», — думаю я.

— В-возражение! — вмешивается Говард. — Прошу не заносить это в протокол!

В это мгновение Эдисон выбегает из зала суда.

Как только объявляют перерыв, я хватаю Рут за руку и тащу в комнату для совещаний. Говарду хватило ума держаться от меня подальше. Как только дверь закрывается, я поворачиваюсь к ней.

— Поздравляю! Вы сделали именно то, чего не должны были делать, Рут.

Она подходит к окну и останавливается спиной ко мне.

— Добились своего? Рады, что вышли на трибуну и дали показания? Теперь жюри будет видеть только одно: рассвирепевшую черную женщину. Такую обозленную и такую мстительную, что я не удивлюсь, если судья пожалеет, что снял обвинение в убийстве. Вы только что дали четырнадцати присяжным все основания полагать, что тогда настолько обезумели, что могли дать ребенку умереть у вас на глазах.

Рут медленно поворачивается. Солнце украшает ее голову призрачным ореолом.

— Я тогда не злилась. Я злюсь сейчас. Я копила в себе злобу годами. Я просто не давала ей проявиться. Вы не понимаете, что триста шестьдесят пять дней в году мне приходится думать о том, чтобы не выглядеть слишком черной и не сказать чего-нибудь слишком черного, поэтому я играю роль. Я надеваю на себя лицо, как гипсовую маску. Это утомительно. Это чертовски утомительно! Но я делаю это, потому что у меня нет денег на залог. Я делаю это, потому что у меня есть сын. Я делаю это, потому что, если я этого не сделаю, то могу потерять работу. Дом. Даже себя. Поэтому я продолжаю работать и улыбаться, кивать и платить по счетам, молчать и делать вид, что меня все устраивает, потому что вы, люди, хотите этого. Нет, потому что вам нужно, чтобы я была такой. И самое постыдное то, что многие годы своей жалкой жизни я участвовала в этом фарсе. Я думала, что если буду делать все это, то стану одной из вас.

Она подходит ко мне.

— Посмотрите на себя. — Рут усмехается. — Вы так гордитесь собой: вы же общественный защитник, работаете с цветными, которые нуждаются в помощи! А вы когда-нибудь задумывались над тем, что, возможно, наши беды напрямую связаны с вашим благосостоянием? Может быть, дом, который купили ваши родители, оказался на рынке недвижимости потому, что его хозяева не захотели жить рядом с моей мамой? Может быть, хорошие оценки, которые в конечном итоге открыли вам дорогу в юридическую школу, стали возможны потому, что вашей маме не приходилось работать по восемнадцать часов в сутки и у нее было время почитать вам на ночь или проверить, сделали ли вы домашнее задание? Как часто вы напоминаете себе, насколько вам повезло, что у вас есть собственный дом, и это потому, что вы могли накапливать капитал поколениями, чего не могут позволить себе цветные семьи? Как часто вы открываете рот на работе и думаете о том, как здорово, что никто не подумает, будто вы говорите от лица людей с таким же цветом кожи, как у вас? Вам трудно найти открытку на день рождения своего ребенка с картинкой, на которой изображен малыш с такого же цвета кожей? Сколько раз вы видели изображение Христа, похожего на вас? — Рут тяжело дышит, ее щеки горят. — Знаете, предрассудки касаются обеих сторон. Есть люди, которые от них страдают, а есть люди, которые на них наживаются. Кто умер и сделал вас Робином Гудом? Кто сказал, что меня нужно спасать? Вот вы на белом коне и говорите мне, что я запорола дело, над которым вы так тяжело работали, гладите себя по голове за то, что защищаете такую бедную, нуждающуюся черную женщину, как я… Но вы тоже часть причины, почему я оказалась на дне.

Нас разделяют несколько дюймов. Я чувствую тепло ее кожи. Я вижу свое отражение в зрачках Рут, когда она снова начинает говорить.

— Вы сказали, что можете представлять меня, Кеннеди. Вы не можете меня представлять. Вы не знаете меня. Вы никогда даже не пытались меня узнать. — Ее глаза смотрят прямо в мои. — Вы уволены, — говорит Рут и выходит из комнаты.

Несколько минут я стою в комнате для переговоров, сражаясь с целой армией захлестнувших меня чувств. Так вот почему это называется судилищем.

Никогда еще я не чувствовала такой ярости, такого стыда, такого унижения. За годы юридической практики у меня были клиенты, которые меня ненавидели, но никто никогда меня не увольнял.

Вот что чувствует Рут.

Ладно, я поняла: ее не раз обижали белые люди. Но это не значит, что она может вот так брать и смешивать меня с ними, судить об одном по остальным.

Вот что чувствует Рут.

Как она смеет заявлять, что я не могу представлять ее просто потому, что я не черная? Как она смеет говорить, что я не пыталась узнать ее? Как она смеет приписывать мне слова, которых я не произносила? Как она смеет рассказывать мне, что я думаю?