Цвет жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 114

— Но я не давала показаний, — говорит Рут.

— Я не думаю, что вам стоит идти на эту трибуну. Сейчас дела идут очень хорошо для нас. Если последнее, что запомнили присяжные, — это попытка психа Терка Бауэра напасть на меня, то, считайте, они вас уже поддерживают.

Она стоит очень-очень прямо.

— Вы обещали…

— Я обещала, что сделаю все возможное, чтобы оправдать вас, и сделала.

Рут качает головой:

— Вы обещали, что я смогу выступить.

— Но вся прелесть в том, что вам и не нужно выступать, — указываю я. — Жюри вынесет оправдательный приговор, и вы сможете вернуться на работу. Вам придется делать вид, что ничего этого не было.

Голос у Рут мягкий, но уверенный.

— Вы думаете, я смогу притворяться, что ничего этого не было? — спрашивает она. — Я вижу это каждый день, везде, куда ни пойду. Вы думаете, я могу просто явиться туда и продолжить работать? Думаете, я когда-нибудь перестану быть черной медсестрой, от которой были неприятности?

— Рут, — говорю я недоверчиво, — я на девяносто девять процентов уверена, что присяжные посчитают вас невиновной. Чего еще вы хотите?

Она наклоняет голову:

— Вы до сих пор не понимаете?

Я знаю, что она имеет в виду.

А именно, все то, о чем я отказалась говорить в суде: каково это — знать, что ты являешься мишенью из-за цвета своей кожи. Самоотверженно трудиться, быть безупречным работником и, несмотря на это, стать жертвой предрассудков.

Да, я говорила, что у нее будет возможность рассказать присяжным свою версию случившегося. Но какой в этом смысл, если мы уже дали им крючок, на который они могут вывесить освобождение от обвинения?

— Подумайте об Эдисоне, — призываю я.

— Я думаю о сыне! — вскипает Рут. — Я думаю о том, кем он будет считать мать, которая не может за себя постоять. — Она прищуривается. — Я знаю, как работает закон, Кеннеди. Я знаю, что государство несет бремя доказывания. Еще я знаю, что вы должны пустить меня на свидетельскую трибуну, если я прошу об этом. Поэтому, я думаю, вопрос стоит так: вы собираетесь выполнить свои обязанности или станете очередным белым, который меня обманул?

Я поворачиваюсь к Говарду, который наблюдает за нашей перепалкой, как будто тут финал открытого чемпионата США по теннису среди женщин.

— Говард, — говорю я ровным голосом, — не мог бы ты выйти на минуту, чтобы я могла поговорить с клиентом наедине?

Он задирает подбородок и выскальзывает за дверь. Я поворачиваюсь к Рут:

— Какого черта? Сейчас не время отстаивать принципы. Вы должны довериться мне. Если вы сейчас выйдете и начнете говорить о расах, то собьете присяжных с выгодных нам мыслей. Вы будете говорить о проблемах, которые им неудобны. К тому же вы расстроены и злитесь, что прекрасно видно, и это еще больше оттолкнет их от вас. Я уже сказала все, что присяжные должны услышать.

— Кроме правды, — говорит Рут.

— О чем вы?

— Я пыталась реанимировать ребенка. Я говорила вам, что не трогала его. Я так всем сказала. Но это неправда.

У меня внутри все переворачивается.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше?

— Сначала я лгала, потому что боялась потерять работу. Потом я лгала, потому что не знала, можно ли вам доверять. А потом каждый раз, когда я пыталась сказать вам правду, мне становилось стыдно, и чем дольше я молчала, тем труднее было об этом заговорить. — Она вздыхает. — Вот что я должна была рассказать вам в первый же день. Я не должна была прикасаться к ребенку — так было записано в медицинской карточке. Но когда он посинел, я развернула его. Я взяла его на руки. Я похлопала его по ступням и повернула на бок. Я делала все, что нужно делать, когда пытаешься привести ребенка в чувство. Затем я услышала шаги и снова завернула его. Я не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, что я делаю то, что мне запретили.

— Зачем переписывать историю, Рут? — спрашиваю я, помолчав. — Да, услышав это, присяжные могут решить, что вы изо всех сил старались помочь ребенку. Но они могут подумать и то, что вы ошиблись и сделали что-то такое, отчего он умер.

— Я хочу, чтобы они знали: я выполнила свои обязанности, — говорит она. — Вы все говорите, что это не имеет ничего общего с цветом моей кожи… что это вопрос моей компетентности. Так вот, в дополнение ко всему прочему я хочу, чтобы они знали, что я хорошая медсестра. Я пыталась спасти этого ребенка.

— Вам кажется, что вот сейчас вы выйдете на свидетельскую трибуну, расскажете свою историю и сможете управлять процессом… Только здесь все работает не так. Одетт разорвет вас в клочья. Она сделает все, чтобы выставить вас лгуньей.

Рут смотрит на меня.

— Пусть лучше меня считают лгуньей, чем убийцей.

— Если вы встанете и огласите другую версию, не совпадающую с той, которую мы уже представили, — старательно растолковываю я, — вы потеряете доверие. Я потеряю доверие. Я знаю, что для вас лучше. Мы не просто так называемся адвокатами, вы должны прислушиваться ко мне.

— Я устала выполнять приказы. Последний раз, когда я выполнила приказ, я вляпалась в эту историю. — Рут складывает руки. — Завтра вы выставите меня на эту трибуну, — решительно говорит она, — или я скажу судье, что вы не даете мне свидетельствовать.

И в эту секунду я понимаю, что проиграю это дело.

Однажды вечером, готовясь к суду, Рут и я работали в кухне, а кипящая энергией Виолетта носилась кругами по дому, играя в единорога. Ее радостные вопли то и дело вклинивались в наш разговор, но вдруг крик радости сменился криком боли. Через секунду Виолетта заплакала, и мы бросились в гостиную. Она лежала на полу, из виска текла кровь.

У меня задрожали колени, но я не успела даже руки к дочери протянуть, как Рут подхватила ее и зажала рану краем блузки.

— Ой-ой-ой, — успокаивающе заворковала она, — что у нас случилось?

— Я поскользнулась, — икая, ответила Ви. Ее кровь пропитывала блузку Рут.

— Я вижу тут маленький порезик, — спокойно сказала Рут. — Но ничего, сейчас я тебе помогу.

И она начала гонять меня по моему собственному дому, раздавая указания. Я принесла влажную чистую тряпку, мазь с антибиотиком и пластырь-бабочку из аптечки. Виолетту она не отпускала и ни на секунду не прекращала с ней разговаривать. Даже предлагая съездить в Йель-Нью-Хейвен, проверить, не надо ли наложить швы, Рут оставалась хладнокровной и взвешенной, хотя я продолжала сходить с ума, думая, не останется ли у Виолетты шрам, не арестует ли меня Служба по делам детей за то, что я плохо следила за ребенком, или за то, что позволила ей бегать в носках по скользкому деревянному полу. Когда выяснилось, что Виолетте нужно наложить два шва, она цеплялась не за меня, а за Рут, которая пообещала ей, что если мы будем петь очень-очень громко, то она ничего не почувствует. Мы втроем во все горло затянули «Отпусти и забудь» из «Холодного сердца», и Виолетта не плакала. Позже вечером, когда она со свежим бинтом на лбу заснула в своей кроватке, я поблагодарила Рут.