Год Крысы. Видунья - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Громыко cтр.№ 22

В этому году на общинном поле, но уговору с окружным главой, сажали ячмень. Вырос он так себе, пополам с бурьяном, но для года Крысы сойдет. Зато соломы с него вышло! Длинный высоченный стог, похожий на лежащую хрюшку: с одной стороны плавный подъем «рыла», с другой почти отвесный «зад». Солома тсаря не интересовала, но ее надлежало хранить до приезда сборщика налогов: мало ли, вдруг ближе к столице не найдут, Чем в тсарские коровниках подстилать? А потом уж по тючку, по возку разбирали кому надо.

— А если нас весковые поймают?

— Хо! Этих сопляков давно мамки по домам разогнали. — Жар задрал голову, прикидывая, как ловчее взобраться по душистому, шуршащему, рыхлому склону.

Рыска поежилась. Она бы совсем не возражала, если бы их тоже кто-нибудь разогнал — до того, как друг успеет что-нибудь натворить. Но, как Жар и предсказывал, за стогом приглядывали только луна да красный глазок тлеющего в молельне светца.

Над соломенной горбиной беззвучно пролетела сова, видать дневавшая на чьем-то чердаке, а с темнотой отправившаяся на охоту. И волки, наверное, уже из нор вышли…

— Жа-а-ар!

— Лезь сюда! — пропыхтел мальчишка, делая последний, победный рывок.

Свежая, не успевшая слежаться солома расползалась под ногами, как зыбучий песок, почти не давая опоры. Жар полежал немножко на макушке стога, отдыхая и с ехидцей наблюдая за Рыскиными попытками покорить вершину. Более легкую девочку солома держала лучше, но силенок у нее было поменьше, и другу пришлось в конце концов подать ей руку.

— Ну, как тебе? — гордо спросил он, выпрямляясь во весь рост.

Рыска поглядела вниз и, напротив, поскорей села.

— Высоченный-то какой…

— А ты не смотри, — посоветовал Жар. — Ты катайся!

И коварно толкнул ее в спину.

Девочка с визгом заскользила вниз по «рылу», распахивая солому. Внутри та оказалась теплой и пыльной, щекочущейся до одури, а внизу от стога вообще откололся кусок, и еще несколько шагов Рыска ехала по стерне на нем, как на быстро истончающейся подушке.

Не успела девочка отдышаться и проморгаться, как в спину ей врезался Жар, тоже вопящий и хохочущий.

— А?! — заорал он. — Еще?!

Рыска обернулась и надела ему на голову охапку тут же осыпавшейся соломы. Друг не остался в долгу, и вскоре оба не только согрелись, но и вспотели. А потом наперегонки бросились карабкаться на стог.

Катались и по очереди, и упряжкой, и задом, и передом, и даже стоя (правда, недолго). Приноровившись, дети с разбегу взлетали на верхушку, как белки. Солома клочьями летела в стороны, при дневном свете было бы видно, что стог стоит в большущем желтом пятне, а ветерок растягивает его все шире.

Потом Жар сообразил подтащить к «свиному заду» несколько охапок соломы, и забава стала еще веселей и громче: молчать, съезжая с такой крутизны, даже у мальчишки получалось через раз. А-а-а-а! Ш-ш-шурх! Плюх! И тут же сверху: «Береги-и-ись!» — и надо скорей откатываться в сторону, чтобы подруга не шмякнулась тебе на голову. Дети раскраснелись, колкая полова набилась за шиворот и в штаны, но останавливаться и вытряхивать было некогда — еще пол-лучины, и пора бежать на хутор, а то дом запрут на ночь.

Скребись потом в ставни, клянчи у Фесси, чтоб встала и, нещадно бранясь, открыла.

— Ну, еще по разку — и хватит! — наконец решил Жар.

Рыска согласно кивнула и, растягивая удовольствие, села на краю, свесив ноги. Друг притулился рядышком. Стог был выше заборов, и веска лежала перед детьми, как россыпь шкварок на сковородке. Кое-где мерцали искорки-окошки, хныкал ребенок — совсем маленький, как кошка вякает.

— А где твоя изба?

— Вон, — сразу указала девочка, глядевшая в ту же сторону. Вздохнула: — Родители, наверное, спят уже. Или мать у заднего окна сидит, прядет. Там рама старая, дует, так мама в шерстяном платке и волосы распустила. Они у нее длинные, ниже пояса, и густые-густые…

Мальчик смущенно потеребил нижнюю губу.

— А я свою вообще не помню… Хочешь, подкрадемся и в окно заглянем? — оживился Жар.

Рыска встрепенулась, но почти сразу же сникла и помотала головой:

— Не-а. Давай лучше еще по два разка скатимся!

* * *

Хольга была прекрасна. Тонкие безупречные черты лица словно вышли из-под резца гениального скульптора — ни одной лишней линии на отполированном до теплого блеска мраморе. Золотые локоны шалью ниспадали до пояса, перемешиваясь с сиянием солнца за спиной Богини. Длинное белое одеяние плотно облегало тонкий стан, собираясь в складки только от колен. Из-под подола трогательно выглядывал розовый пальчик в петельке сандалии.

— О Благодатная! — упоенно взвыл молец, падая на колени и утыкаясь лбом в плотное и ароматное, будто застывшая манка, облако. — Какой великой чести удостоился я, ничтожный!

Богиня торжественно воздела руки, и просторные рукава заплескали на ветру, как лебединые крылья. В пронзительно-голубом небе мириадами струн пела паутина судеб-дорог, уходящих во все стороны, многажды скрещивающихся, а кое-где и спутанных уродливыми клубками. Некоторые были толще остальных, некоторые ярче, несколько аж светились, бросая блики на соседние. Молец упоенно всхлипнул:

— Что мне сделать, Лучезарная, дабы услужить Тебе? Приказывай — я все исполню!

Хольга матерински ему улыбнулась, а потом вдруг шкодно подмигнула и одним неуловимым движением спустила одеяние с плеч, оставшись в чем ветер родил.

— Иди же ко мне, противный! — сказала она и щелкнула зубами.

Молец с воплем ужаса отшатнулся и рухнул на пол возле лавки. Масляные светцы, расставленные по молельне, почти все прогорели. Слабо трепыхались только два, не освещая, а притягивая взгляд. В углу шуршала и греховно хрупала мышь, не иначе стянув из жертвенной чаши освященный сухарик.

— Приснится же такое паскудство, — пробормотал молец, одной рукой потирая ушибленный копчик, а другой придерживая бешено бьющееся сердце. Статуя Хольги, тоже беломраморная, но уже изрядно подкопченная дымом, мрачно и укоризненно взирала на него с постамента. — С чего бы это? Может, Богиня мне испытание ниспосылала?

Молец припомнил, что ощутил при взгляде на обнаженную Хольгу, и догадался, что испытание он провалил.

— Или это знамение было? — с надеждой предположил он, гоня грешные мысли. Последний светец с тонким шипением угас, в молельне стало совсем темно.

Молец, кряхтя, поднялся и обошел статую. Та безмолвствовала, предоставляя служителю самому толковать сон. Затихла и мышь. Зато от приоткрытого (иначе вовсе в святом дыму угоришь!) окошка стали доноситься странные отголоски, словно бы вопли, приглушенные расстоянием.

Изумленный молец на цыпочках подкрался к окну, осторожно — в памяти сразу всплыл саврянский налет — его приоткрыл, да так и застыл вторым изваянием.