Розы на руинах - читать онлайн книгу. Автор: Вирджиния Клео Эндрюс cтр.№ 58

Это не у меня помутнение рассудка. Это у них помутнение, раз они полагают танцы и глупые сказки наиболее важным в жизни. А все другие, непомешанные, понимают, что могущественнее всего в жизни – деньги.

– Джори, я даю Барту столько, сколько могу. Я желаю показать, что люблю его, а он убегает. Он то убегает от меня, то бежит ко мне, бросается в мои объятия и рыдает. Психиатр говорит, что он разрывается между ненавистью и любовью ко мне. Но одно я могу сказать с определенностью: такое его поведение не способствует моему выздоровлению.

Ну хватит. Наслушался. Пора прокрасться в ее комнату и взять кое-что из вновь напечатанного. У меня в шкафу припрятаны те листы, что я дал прочесть Джону Эймосу и он уже вернул. Я положу прежние страницы ей в ящик, а новые возьму.

Я уселся в своей маленькой зеленой пещере, сделанной из кустарника, и начал читать. Глупая Синди смеялась и визжала, а двое ее добровольных рабов подбрасывали ее в воздух. Если бы мне хоть раз доверили покачать ее! Я бы подбросил ее так, чтобы она приземлилась только на соседнем участке, где каменный бассейн как раз стоит все время пустой.

Писала мама интересно, это надо признать. Одна из глав называлась: «Путь к богатству». Правда ли, что эта девушка и есть моя мать? Правда ли, что всех детей в ее семье: ее, двух братьев и сестру – запирали вместе в одной спальне?

Я читал, пока не наступил вечер и не спустился туман. Потом я встал и пошел домой, думая о другом заголовке в ее книге: «Чердак». Чердак – чудесное место для хранения тайн. Я думал об этом, а сам глядел, как мама целует вернувшегося отца, шутит с ним, спрашивает, не нашел ли он еще замену ей – молоденькую сестричку лет двадцати. Он обиделся:

– Я бы не хотел, чтобы над моей преданностью подтрунивали. Кэти, не провоцируй меня своими глупыми шутками. Я люблю тебя со страстью, которую, наверное, можно назвать глупой.

– Глупой?

– Конечно, ведь ты не отвечаешь мне тем же! Ты нужна мне, Кэти. Не стоит возрождать к жизни эту историю.

– Я не понимаю.

– Ты понимаешь! Наше прошлое понемногу оживает и обретает прежние очертания. Да-да, по мере того, как ты пишешь о нем в своей книге. Я иногда подглядываю за тобой и вижу твое лицо, вижу, как по нему бегут слезы и капают на страницы. Я слышу, как ты смеешься и говоришь вслух, вспоминая Кори или Кэрри. Ты не просто пишешь, Кэти, ты оживляешь прошлое.

Она опустила голову, распущенные волосы упали ей на лицо.

– Да, все это правда. Я сижу за столом и вновь проживаю свою жизнь. Я снова вижу сумрак чердака, его пыльное пространство; я слышу оглушительную тишину, более страшную для меня, чем гром. И тогда одиночество, хорошо мне знакомое по тем годам, вновь накрывает меня с головой; я с изумлением гляжу по сторонам, пугаясь того, что шторы на окнах не опущены, ожидая, что вот-вот придет бабушка, поймает нас на том, что мы раскрыли окна, и накажет. Иногда я с удивлением гляжу на Барта, стоящего в дверях и наблюдающего за мной. Бывает, я думаю, что это Кори, но никак не могу увязать облик Кори с черными волосами и карими глазами Барта. А иногда я смотрю на Синди и удивляюсь, отчего она такая маленькая, думая в это время о Кори с черными волосами, и сама смущаюсь, что путаю прошлое с настоящим.

– Кэти, – сказал папа встревоженно. – Кэти, тебе надо покончить с этим.

Да, да, папа… заставь ее покончить со всем этим!

Она всхлипнула и упала ему на руки. Он крепко прижал ее к своей груди, шепча ей неслышно на ухо какие-то ласковые слова. Они стояли, обнявшись, как настоящие любовники. Как те парочки, за которыми я подглядывал иногда недалеко от бабушкиного дома – на «тропинке любовников».

– Ты не можешь подождать с книгой до тех пор, пока дети не подрастут и не обзаведутся семьями?

– Я не могу! – В ее голосе слышалось страдание. – История моей жизни кричит во мне, я хочу, чтобы люди знали о материнском преступлении. Интуиция подсказывает мне, что только тогда, когда книга будет продана издателю и выпущена, – только тогда я наконец буду свободна от ненависти к матери, которая меня душит!

Папа ничего не сказал. Он держал ее на руках, укачивал, как ребенка, и голубые глаза его, устремленные куда-то в пространство, выражали муку.

Я тихо отошел, чтобы поиграть в саду. Приезжает бабушка Джори, эта старая ведьма. Не желаю снова ее видеть. Мама тоже ее не любит, это заметно по тому, какой она становится напряженной и осторожной в ее присутствии, будто боится, что острый язык ее выдаст.

– Барт, милый, – позвала из-за толстой белой стены моя родная бабушка, – я ждала тебя целый день. Когда ты не приходишь, я беспокоюсь и чувствую себя несчастной. Милый, не сиди, надувшись, в одиночестве. Вспомни, что у тебя есть я, и я сделаю все на свете, лишь бы ты был счастлив.

Я побежал что было духу к стене. Я залез на дерево, а с другой стороны стены была приставлена лестница, всегда меня ожидающая здесь. С этой же самой лестницы бабушка подглядывала за нами.

– Я всегда буду оставлять эту лестницу здесь, – прошептала она, покрывая все мое лицо поцелуями. Слава богу, она перед этим сняла с лица вуаль. – Не вздумай прыгать со стены, я не хочу, чтобы ты упал и поранился. Я так тебя люблю, Барт. Я гляжу на тебя и думаю о том, как горд был бы тобою твой отец. Такой красивый, умный сын!

Красивый? Умный? Вот это фокус… я не считал себя ни тем ни другим. Но было приятно это слышать. Она вселила в меня надежду, что я не хуже Джори, а может быть, и так же талантлив. Вот это настоящая бабушка! Такая, какая мне нужна. Такая, которая будет любить меня, только меня одного, и никого больше. Может, Джон Эймос все наврал про нее.

Снова я сидел у нее на коленях и позволял кормить себя с ложечки мороженым. Она дала мне печенье, кусок шоколадного пирога и стакан молока. С набитым желудком я чувствовал себя гораздо приятнее. Я снова устроился у нее на коленях и откинул голову на ее мягкую грудь. От нее пахло лавандой.

– …Коррина любила лаванду, – бормотал я, засыпая с засунутым в рот пальцем. – Спой мне песню: никто никогда не пел мне колыбельной, как мама поет Синди на ночь…

– «Спи, мой мальчик…»

Она тихо пела, а мне снилось, что мне всего два года и что я сижу точно так же на маминых коленях… давным-давно… давным-давно это было… я помню… и она так же поет мне песню.

– Просыпайся, милый, – проговорила бабушка, проводя рукавом платья по моему лицу. – Пора домой. Родители будут беспокоиться, а они и так намучились, не стоит заставлять их страдать из-за тебя.

Из-за угла показалась фигура Джона Эймоса. Он подслушивал! В его водянистых голубых глазах сверкнула опасная усмешка. Он не любит бабушку, моих родителей, не любит Джори и Синди. Он не любит никого, кроме меня и Малькольма Фоксворта.

– Бабушка, – прошептал я так, чтобы ему не было видно движение моих губ, – бабушка, никогда не говори при Джоне Эймосе, что жалеешь моих родителей. Вчера он сказал, что они не заслуживают сочувствия.