Крымская война. Соратники - читать онлайн книгу. Автор: Борис Батыршин cтр.№ 36

Оружие у Феди имелось. Карманный браунинг был там, где ему и надлежало, – в кармане кителя, но чья-то заботливая рука старательно вылущила из обоймы медные бочонки патронов. Федя пытался скандалить, спрашивал пропажу с унтера-чухонца, заведовавшего вещевым складом. Но тот только моргал коровьими ресницами и повторял: «Не м-могу знат-ть, вашброд-дие, виноват-т!» С отчаяния Федя стал прикидывать, из чего соорудить петельку, но вскоре оставил эту затею. Он слышал от одного приятеля, студента Петербургского университета, мечтавшего о карьере судебного медика, какими явлениями сопровождается повешение. Нет, никак не вязалась с образом морского офицера гнусная кончина удавленника, обгадившего собственные подштанники.

Надо было как-то жить дальше. Благо мичман почти не оставался наедине со своими мыслями – вокруг были раненые, врачи и… сестры милосердия. За больными в госпитале ухаживали в основном пожилые матросы, отставленные за немощью от службы, но имелись и добровольные сестры. Барышни из семей флотских, армейских офицеров и городских чиновников наперебой предлагали помощь в уходе за увечными и недужными защитниками Отечества.

Девушка, ходившая за мичманом, выделялась на фоне «благотворительных барышень». Такой, подумал Федя, место в тыловом госпитале, каких много было в Севастополе в 1914–1916 годах. Типичная сестра милосердия, вчерашняя гимназистка или горничная, лет девятнадцати от роду. Маленькая, худенькая, с остреньким подбородком и носиком, волосами, укрытыми широким платком, Дарья Михайлова была дочерью матроса 10-го ластового экипажа, погибшего при Синопе. Сирота, она продала оставшийся от отца домишко, обменяла на лошадь кормилицу-коровенку. Соседи объявили сироту помешанной, а она накупила дешевого полотна, штопаного казенного белья, какое задешево продавали из флотских цейхгаузов, уксуса, дешевого вина для подкрепления раненых, две дюжины глиняных кружек и отправилась на войну. Пришлось, правда, предпринять кое-какие меры маскировки: срезать косу и переодеться в старые отцовские робу и портки. Близ татарского селения Хаджи-Булат Дарья прибилась к линейному полевому госпиталю. Но ее повозка так и не стала «каретой горя» – при Альме наши войска почти не понесли потерь, и Дарья Михайлова вернулась в Севастополь с обозом раненых французов.

Здесь девушка упросила оставить ее при Морском госпитале. Идти было некуда; перевязочные материалы и прочее она сдала для раненых, лошаденка с тележкой, единственное ее имущество, приспособили к больничному хозяйству. Кто-то из врачей, оценив старательность и неутомимость матросской дочери, стал обучать ее уходу за ранеными. Пока Дарье Михайловой поручали «легких», и одним из них оказался контуженый мичман с «Заветного».

Слушая эти рассказы, Федя подумал, что эта история ему смутно знакома. Но вот откуда? Мичман знал, что во время Севастопольской обороны прославились врачи и медсестры с обеих сторон: хирург Пирогов, создатель военно-полевой хирургии; Флоренс Найтингейл, внедрявшая в полевых госпиталях принципы санитарии и снизившая смертность среди раненых с 42 до 2 процентов. Великая княгиня Елена Павловна, основавшая Крестовоздвиженскую общину милосердных сестер. Но Дарья Михайлова…

И тут он вспомнил.

Ну конечно! Даша Севастопольская, героиня детских книжек, чей бюст, в числе прочих, украшал здание Севастопольской панорамы! Та самая тихая, остроносенькая девушка, что ухаживает за мичманом Красницким!

Но ведь это ужасно! Знаменитая героиня (ладно, еще не героиня, но ведь это тот же самый человек?) спасает его, здорового детину, – и от чего? От черной меланхолии? Тратит силы, время, отнимая их у других раненых? Срам, стыд…

Беда в том, что мичману совсем не хотелось покидать госпиталь и расставаться с Дашей. За три дня, что они были знакомы, он успел привязаться к ней и с нетерпением ждал, когда «добровольная сестра» войдет в палату. Войдет, присядет, возьмет за руку, и глухая тоска рассеется от звука ее голоса…

Оставалось одно – как можно скорее выздоравливать и бежать! Чтобы к позору от предыдущего провала не добавлять нового. Правда, о нем никто не узнает, но ведь от этого не легче?

Повод для бегства скоро нашелся. Один из служащих по провиантской части – громогласный, очень полный господин с мягким полтавским выговором, коллежский секретарь, до войны состоявший в канцелярии симферопольского градоначальника, заглянул поболтать со знаменитым пациентом. Слово за слово – и Федя, внутренне терзаясь от смущения, стал расспрашивать о Даше.

Собеседник не удивился – усмехнулся, подкрутил висячие малороссийские усы и начал рассказывать. Выходило, что Даша подалась на войну из чисто женского меркантильного расчета. В самом деле, куда деться матросской сироте, оставшейся без средств? В деревню, к родственникам? Крестьянская община, пропитанная домостроевским духом, не примет горожанку. А если и примет – то лишь как батрачку, для горькой, беспросветной жизни. Или и дальше жить в мазанке на окраине, таскать на базар молоко и творог, да рыдать по ночам в набитую соломой подушку, моля Богородицу о каком ни есть муже?

Но Дарья Михайлова не стала ждать милостей от высших сил, а сама занялась устройством своей жизни. Выросшая среди матросов, она отправилась туда, где легче всего отыскать будущего благоверного – на войну. А повозка, бинты, вино для раненых – все это лишь средство привлечь к себе внимание, а заодно защититься от неизбежных посягательств на девичью честь.

«Вы бы поосторожнее с ней, батенька, – усмехнулся визитер, заканчивая свои откровения. – Дашенька девица ушлая и далеко не глупая, а вы по всем статьям завидный кандидат в женихи! Оглянуться не успеете, как окажетесь под венцом! Ваши батюшка с матушкой далеко, посоветовать, уберечь от опрометчивого шага некому…»

Федя слушал и закипал. Ему нестерпимо хотелось заорать: «Молчать! Да как вы смеете!» А еще лучше – ударить этого неприятного типа при всех. Потом, разумеется, требование сатисфакции, вызов. Но даже романтически настроенный мичман понимал, что не дело раненому офицеру дуэлировать со служащим госпиталя, да еще и во время боевых действий!

Но сдержаться он не смог и наговорил чиновнику-малороссу дерзостей: обвинил в цинизме, пошлости и, главное, в нежелании, а то и неспособности понять душу русского человека, готового пострадать за Отечество.

Коллежский секретарь, опешивший от такой отповеди, нажаловался на буйного пациента Пирогову. Тот не стал вникать в суть разногласий, зато сделал единственно верный с медицинской точки зрения вывод: если у мичмана хватает энергии скандалить, то и для службы силы найдутся. На следующий день Федя Красницкий расстался с гостеприимными стенами госпиталя и теперь катил по бульвару в сторону порта. Его ждали работы в мастерских и командировка в Николаев: придется заменить погибшего во время злополучного траления прапорщика Кудасова и помочь генералу Тизенгаузену, достраивающему на тамошней верфи первый в России минный катер.

III

ПСКР «Адамант».

3 октября 1854 г.

Андрей Митин

Репродуктор корабельной трансляции пикнул четыре раза. Четыре склянки, два часа пополуночи – только благородный звон корабельной рынды заменяет электронный звучок. В ответ – шорох скрытых от глаз вентиляторов, разнотоновое курлыканье сигналов, писки, щелчки помех и отрывистые реплики из динамиков. Вроде бы на русском, но для непосвященного слушателя полнейшая тарабарщина: