Анти-Ахматова - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Катаева cтр.№ 33

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 167

Это происходит 1964 году. За два года до смерти. Бесстрашие и героизм Ахматовой.

Ей тактично подсказывают: «Анна Андреевна, это будет похоже на демонстративный отказ» — и она в 1964 году, перед смертью, не смеет сказать: «Да, пусть будет демонстративный отказ».

Разве можно представить себе Пастернака, подбирающего что-то «поприличнее» из стихов, которые он считал бы позорящими его? Начиная с того, что он таких не писал. Писал о Сталине — но искренне любя или желая его полюбить. Она циничная, расчетливая, а вот ответ Пастернака.

История о скандале Пастернака и Вишневского на новоселье у Федина в начале 50-х годов: «Пью за будущего советского поэта Пастернака». И Борис Леонидович спокойно: «Идите Вы в п…» Общий ужас. Б.Л. повторяет. В<ишневский> быстро уходит: потом истерика Федина.

Александр ГЛАДКОВ. Дневник. Стр. 276–277

А что? Анна Андреевна считала элегантным эпатажем употребление «словечек». Ну, это — может, и слишком, а выбирать между «Где Сталин, там свобода» и «Но чуток слух и зорок глаз / Советских моряков» — не слишком?

[Анна Ахматова] о стихах, где он [Пастернак] хвалит Сталина: «Я теперь понимаю, что это была болезнь».

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 290

Но не расчет. Он мог заблуждаться, как в любви.

Не дай Бог осуждать кого-то за то, что он делал в середине 20-го века в СССР, чтобы спасти себя от мнимой или реальной опасности.

Хотя Анну Ахматову никто за язык не тянул, когда она писала свои «славы» Сталину.

Мне ее не жалко — это ОНА обманула малых сих, а не я.

Эта глава может называться «Звездный час» — она о Постановлении 1946 года.

В довольно-таки широких кругах так и считается, что знаменитое Постановление 1946 года об Ахматовой и Зощенко (на самом деле не о них, конечно, но уж оставим, как принято в литературном обиходе) — это ей подарок судьбы.

Не такой роскошный, правда, подарок, о каком догадывался ее сын Лев Николаевич Гумилев, но все-таки вполне весомый.

На самом деле Постановление было:

— не о ней персонально;

— реальных санкций не вызвало (житейских, бытовых, избави Боже — пенитенциарных); получала все свои привилегированные пайки, путевки, квартиры, дачи, даже медали;

— на литературную деятельность запрета не налагало: переводы сыпались как из рога изобилия, приходилось даже нанимать подмастерьев; стихотворение «Я к розам хочу…», правда, газета «Правда» отклонила: печатать не стала и гонорара не заплатила. И сборники дореволюционных стихов переиздавать не хотели, так же как и незаконченный «Реквием» и любовные стихи к английскому шпиону Исайе Берлину. Но это ведь не ее особенная злая судьба, верно? Постановление ведь здесь ни при чем? — единственное ущемление прав, воспоследовавшее реально, — это изменение ее официального статуса в иерархии Союза советских писателей. Но если бы она не дорожила так всеми этими тонкостями чиновничьих литературных игр, была бы хоть чуть-чуть более свободна и ценила бы творчество как таковое, эта трагедия — СМЕРТЬ ЧИНОВНИКА — осталась бы попросту незамеченной.

Свою славу перед Постановлением она помнит твердо. Творческого взлета не было никакого, но было другое, гораздо более значимое для нее. Через двадцать лет она продолжает по-хлестаковски хвалиться, как ее носили на руках.

Мои выступления (их было 3 в Ленинграде) просто вымогали. Мне уже показывали планы издания моих сборников на всех языках. Мне даже выдали (почти бесплатно) посылку с носильными вещами и кусками материи (помню, я называла это — «последний дар моей Изоры»).

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 192

Правда, видно, что она пишет это для иностранцев?

Тут же она непоследовательно — но ведь иностранцы могли и вскричать: а где же эти издания сборников на всех языках? или планы Гослита по обыкновению не отражали реального интереса издаваемых авторов для читателей всех стран? — говорит:

Для заграницы дело обстояло иначе. Ввиду полной непереводимости моих стихов.

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 192

Но это детали. Главное — Постановление 1946 года грянуло как гром.

В Постановлении об Ахматовой сказано всего четыре слова: о том, что журнал «Звезда» предоставил свои страницы для… (сначала идет не про Ахматову) и для 1) пустых 2) и аполитичных 3) стихотворений 4) Ахматовой. Убирая №№ 3 и 4 как заведомо неругательные, а априорно являющиеся мерилом всего прекрасного в литературе, видим, что самая жестокая реальная (поскольку она сама не сидела, мужей не хоронила, о сыне особенно не переживала, военных тягот счастливо избежала, от непечатания страдала только по причине неписанья, замуж не брали — особенно молодые, удачливые и богатые — это действительно) трагедия в жизни Ахматовой заключалась в том, что в ее адрес были произнесены слова «пустой» и «аполитичный». Теперь посмотрим, как она инвестировала этот политический капитал.

Бедная Л. К. Чуковская почему-то считает себя обязанной нести околесицу:

Судя по слогу, автором постановления (разумеется, опирающимся — разумеется, он оперся — на референтов) был Генералиссимус — сам. (Ради такого случая — падения Луны на Землю — конечно, он написал САМ.) Вот и доказательства: На странице — толчея одних и тех же, одних и тех же, одних и тех же слов. Какие же это слова? «Безыдейные», «аполитичные», «отравляющие», «пустая», «чуждая».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 9

Продлив ахматовские года, Господь дал ей силу заставить людей верить в ее судьбу такой, какой она хотела показать ее. Поистине шекспировская мощь: она говорила «Буря!» — все видели бурю. Роскошь платья на голой королеве видели даже те, кто жизнь провел в портняжных мастерских.

Например, семейство Чуковских. Вот какие СЛОВА ГОВОРИЛИ расстрелянному мужу Лидии Корнеевны, Матвею, «Мите» Бронштейну.

Еще в 1931 году в «Успехах физических наук», этом рассаднике идеализма в физике, исподволь насаждавшегося врагами народа, пробиравшимися к руководству некоторых научных журналов, разоблаченный ныне контрреволюционер М. Бронштейн, рекламируя «космологическую» стряпню Леметра, утверждал, что вселенная есть «замкнутая система». Можно было бы удивляться маскировке, с помощью которой советскому читателю навязывалось здесь обветшалое поповское учение. Можно было бы удивляться этому, если бы подобные приемы не входили в общую тактику вредительской банды, засылаемой вражеским окружением на разные участки нашего культурного, научного и хозяйственного фронта. Известно, что разгромленная агентура воинствующего обскурантизма внутри СССР занималась отнюдь не только вредительством в области «чистой» теории, — она ставила вполне определенный упор и на проникновение в научно-популярную (в том числе детскую) литературу. С помощью головотяпов и гнилых либералов из издательства ОНТИ, советский книжный рынок оказался в течение определенного времени наводненным бронштейновской «популяризацией», сопровождавшейся, между прочим, восторженными комментариями иных досужих рецензентов. Экспозитура поповско-фашистского идеологического штаба была вполне достойна своих зарубежных мэтров. И те, и другие, как мы не раз увидим дальше, состязались во вредительском подкопе под основы материалистического естествознания.