Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - читать онлайн книгу. Автор: Ян Карский cтр.№ 85

Услышав это, мы понимающе переглянулись. Вслух никто ничего не сказал, но все мы подумали, что, несмотря на литературный талант и преданность общему делу, она слишком простодушна и не способна правильно оценить свое реальное положение. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай.

Вскоре вера ее подверглась испытанию. Однажды ночью к ней в дверь постучали два офицера гестапо. Потом она сказала нам, что, когда поняла, откуда они, ничуть не испугалась, а совершенно спокойно положилась на Провидение, в полной уверенности, что ничего не может произойти без воли Божией.

Гестаповцы же, не дождавшись, пока она откроет, выломали дверь и заорали с порога:

— Как вас зовут?

Писательница назвала свое имя по мужу.

— Покажите свою Kennkarte!

Она нашла документ в секретере и протянула им. Он был в полном порядке.

— Кто еще тут живет?

— Никто. Только я.

— Ну, это мы сейчас проверим. Сядьте и оставайтесь на месте.

Обыск длился несколько часов. Гестаповцы заглянули в туалет и под кровать, перерыли шкафы, простучали стены и раскидали мебель. А пока они переворачивали все вверх дном, писательница спокойно встала со стула, без спешки и суеты вышла на улицу и дошла до дома подруги в том же квартале. Немцы не заметили ее ухода, и никто не арестовал ее за нарушение комендантского часа.

Весть об этом случае облетела всю Варшаву. Думаю, больше всего писательницу задели наши шутки. Дело в том, что, помимо прочной веры, она обладала еще одним, редчайшим качеством: никогда, ни при каких обстоятельствах она не лгала и считала, что ложь не может быть оправдана ничем. С этой стороны мы и напали на нее, когда она рассказала нам, как все было.

— Как же это вы солгали гестаповцам, когда они спросили, как вас зовут? — спросил ее кто-то.

Она, видимо, не ожидала такого истолкования происшедшего и сильно смутилась, но быстро и взволнованно ответила:

— Нет-нет, я не солгала. Они спросила моя имя, и я сказала им правду. А каким именем я подписываю свои книги, они не спрашивали.

— Ну да, — согласились мы, не зная, смеяться или плакать. — Но все равно вы их обманули — улизнули у них из-под носа.

И тут она торжествующе сказала:

— А вот и нет! Это моя квартира, и я вольна уходить из нее когда захочу. Я не обещала дожидаться, пока они закончат свой обыск.

— Вот как? Значит, вы хотите сказать, что, если бы они вам приказали сидеть и ждать, вы бы послушались?

Бедная женщина растерялась — ей было крайне важно оставаться в ладу со своей совестью.

— Что ж, — очень медленно проговорила она, — я еще не до конца это обдумала. Но все же, мне кажется, я не должна была оставаться. Ведь мы решили, что для нас их приказов не существует. А что не существует, того и соблюдать не надо.

Мы проиграли и отступились. Ее святая простота не раз ставила нас в тупик, а часто и заставляла устыдиться. Самое удивительное, что чересчур ранимая совесть не помешала ей стать активной участницей Сопротивления. Тогда, в сорок втором году, из-под ее пера выходили самые страстные призывы, самые пылкие обличения, самые убедительные статьи и памфлеты во всей подпольной прессе. И можно с уверенностью сказать, что многие из них навсегда останутся шедеврами польской литературы военного времени ^[132].

Как оказалось, с конспиративной точки зрения, для моей работы больше подходил связной, а не связная, и ко мне приставили Тадека Лисовского ^[133]. Семью Лисовских я знал еще до войны. Тогда это были состоятельные люди. Кроме имения в окрестностях Кельце, они владели еще двумя доходными домами в Варшаве. Миниатюрная пани Лисовская была очень серьезной, организованной, обладала неисчерпаемой энергией и источала спокойствие и душевное тепло. Дом ее содержался в образцовом порядке и был всегда открыт для друзей. Ей приходилось присматривать за двумя детьми, шалопаями и озорниками, притом что муж у нее был кутила, завсегдатай театров, ресторанов и казино.

Пани Лисовская вела хозяйство, следила за семейным бюджетом, прилежно посещала церковь и находила время для благотворительности и общественной деятельности. Супруг ее регулярно уходил в загул и неделями где-то пропадал, предоставив жене одной разбираться с проказами Тадека и его младшего братца.

С началом войны Лисовские быстро разорились. Имение конфисковали немцы, дома почти не приносили доходов. Пани Лисовская еле сводила концы с концами, продавая ценные вещи: украшения, картины, мебель. Дети, давно восхищавшиеся сумасбродным папашей и предоставленные теперь самим себе, быстро попали под дурное влияние и поддались тлетворной немецкой пропаганде, стремившейся развратить молодых поляков порнографией и азартными играми. Я узнал, что юный Тадек стал постоянным посетителем одного из тех постыдных заведений, которые немцы в изобилии открывали, преследуя свои цели, и что его подозревали в воровстве у собственных родителей.

Такие молодые люди представляли серьезную проблему. Средства подпольной системы образования были очень ограниченны, поэтому мы сосредотачивали усилия на честных, патриотически настроенных, готовых к борьбе ребятах, на которых вскоре могло бы опереться Сопротивление. А таких, как Тадек, вынуждены были оставлять в стороне, хотя как раз они больше всего в нас нуждались.

Если юноша или девушка каким-то образом компрометировали себя — наживались на чьей-то бедности, занимались шантажом, вымогательством или проституцией, — дорога к подпольному образованию им была решительно закрыта. Для них это было трагично. А хуже всего то, что им объявляли бойкот сверстники, друзья детства. Понятно, что в результате они только укреплялись в дурных привычках и привязывались к дурной компании.

Примерно так получилось с Тадеком. Этот умный, подвижный, наделенный живым воображением парень опускался все ниже и ниже. Бывшие товарищи, с которыми он вместе учился или рядом жил, от него отвернулись. В ответ на их презрение он вел себя все более вызывающе и агрессивно. Мать тяжело переживала его выходки и упрекала себя за то, что упустила сына. Однажды, когда она корила себя при мне, я сказал: