По ту сторону - читать онлайн книгу. Автор: Инга Андрианова cтр.№ 28

Митька жил на Проспекте Мира, и опоздать на метро для него означало замерзнуть. В такие дни он понуро тащился в общагу, просил дозволения заночевать на коврике, бывал допущен к свободной койке и благодарно сопел на ней до самого утра. Симпатичный блондин, звезда и любимец всей студии, профессорский сынок и гордость Физтеха спал в моей комнате, боясь шевельнуться. Воспитание — страшная сила!

Наступила весна и эпоха по имени «Митька». Мы часто и подолгу бродили по Москве, гуляли по набережным, блуждали в переулках. Митька рассказывал мне о семье, о журнале, который издает его отец, о маме, которая печет замечательные пирожки и маленькой племяннице, которая не хочет быть Катей и требует, чтобы ее называли Редиской. С каждой встречей нас все больше тянуло друг к другу. Институт с его бесконечным марксизмом стал тяготить и раздражать. Рассудок кричал, что в этом прагматичном мире стоит надеяться лишь на себя и на свое образование, а душа хотела праздника и маленьких сиюминутных радостей.

Вскоре Митька окончательно переехал ко мне. Ритка старалась нам не мешать, и как могла, оберегала наше право на частную жизнь. Однако, наступала ночь, и вся взъерошенная студия с хохотом заваливалась в нашу комнату, еще несколько часов по инерции фонтанировала репликами из спектакля и смешными накладками во время прогона. Как и мы, большинство наших друзей исполняло гимн весне и оду легкомыслию, так что веселье было коллективным, а оптимизм повальным.

Увы, но радовали наши сборища не всех. Первый звонок прозвенел уже в марте, кода комсорг отловила меня в коридоре и, элегантно матерясь, потребовала объяснений.

— Хмельницкая, общественность гудит, — возвестила она, хмуря лоб, — рассказывай, что происходит в твоей комнате.

Я скорчила невинное лицо:

— Ну, что ты, Света, моя комната — оазис чистоты и целомудрия, а мои отношения с Митькой — не твое комсомольское дело.

Комсорг пошловато хмыкнула, похлопала меня по плечу и понеслась затыкать глотки особо рьяным моралистам.

С Риткой все оказалось сложнее — ее вылазки в буржуазный мир не остались без внимания. Половые органы Москвы пришли в возбуждение, и в деканат поступил сигнал, отдающий настойчивым тухлым душком. Ритку задергали комсомольские вожаки, а следом и блюстители порядка на уровне общежитейского совета.

Началась пора гонений. Бесконечные рейды местных ищеек издергали нас до предела, но паче оных убивал цинизм, с которым налетчики вскрывали двери наших комнат. Эпистолярным шедевром, вопиющим о нашем с Риткой нравственном падении явилась телега, составленная наспех малограмотной и пьющей комендантшей, в которой она сообщала о злостном нарушении режима, приводила точную цифру окурков, найденных в нашем помойном ведре. Никотиновая зависимость моей подруги переполнила чашу терпения добродетельных сынов и дочерей комсомола. Собрался студсовет. Список наших пороков, представленный на общий суд, мог служить руководством по падению в моральную пропасть, а перечень наших с Риткой злодеяний — лечь в основу кровавого триллера. Розовощекий президиум дружно охал, слушая интимные подробности Риткиных любовных экзерсисов и гневно шипел при описании фирменных шмоток, отловленных в ее шкафу. В целом, картина тлетворного влияния Запада на неокрепший ум юной потаскушки повергла в шок даже видавших виды административных теток. Было решено исключить вышеуказанную особу из списка жильцов и поставить вопрос о целесообразности ее учебы в институте. Смачно переглядываясь, члены высокого собрания перешли к вопросу о моей моральной устойчивости. И тут выяснилось, что живописать обо мне совершенно некому, поскольку единственным свидетелем моего бесчестья был Васик, членом совета не являвшийся, а показания обычных членов студсовет в расчет не принимал. Мне попытались инкриминировать связь с малохольными артистами, но и тут за отсутствием свидетелей наличие состава оказалось под угрозой. Изрыгая ненависть и злобу, комендантша выкатила статистику по немытой посуде, населявшей мое скромное жилище, обвинила в нежелании сотрудничать в поимке и сдаче таких сексуальных рецидивисток как Ритка.

— Бесчисленные нарушения пропускного режима со стороны Хмельницкой грязным пятном ложатся на репутацию нашего общежития, нашего с вами дома, если хотите, — начала она, гневно сверкнув очками.

— Я пропускной режим не нарушала — вас кто-то обманул, — возмутилась я.

— Она еще издевается, — ахнула начальница, — а Кораблев, он что не находился в твоей комнате в ночное время?

— Так это Кораблев нарушал, его и выгоняйте. Я правил посещения нарушить не могу, у меня пропуск есть и прописка в этой самой комнате. Так что имею право входить и выходить из нее, когда захочу.

— Но у тебя был посторонний, и это могут подтвердить присутствующие здесь участники рейда.

— Так это ваши налетчики и нарушили неприкосновенность жилища, записанную в Декларации Прав Человека, — уточнила я, — а совершеннолетний Кораблев сам отвечает за свои поступки. Он, между прочим, зашел ко мне случайно, можно сказать, ошибся комнатой, а тут влетели вы и устроили скандал.

— Все слышали? Она читала Декларацию!

Испуганным взглядом она обвела студсовет, ожидая, что сейчас разверзнется преисподняя, и рогатые коммунисты утащат меня в ад.

Народ поежился, но комментировать не стал: одно дело врываться по ночам в комнаты спящих студентов, рыться в вещах и перетряхивать кровать в поисках пятен от спермы, а другое — признаваться публично, что был членом бригады, морально уничтожавшей своих сокурсников.

Комендантша злобно прищурилась, шерсть на ее загривке стала дыбом:

— Вы еще не все знаете! В день похорон нашего генерального секретаря, в день, когда вся страна застыла в немой скорби, Хмельницкая и ныне отчисленная Никифорова закрылись в комнате и пели «Погоню».

Мне показалось, она даже всхлипнула, представив, с каким кощунством мы проводили на тот свет последнего из мрущих друг за дружкой генсеков.

— Так ведь «Погоню» пела, не «Калинку»! И раз уж вы прослушали под дверью весь репертуар, то знаете, что он был до конца идейным, — констатировала я.

— Предлагаю поставить на голосование вопрос об исключении гражданки Хмельницкой из списка жильцов, — рявкнула начальница и водрузила на стул свой глубокомысленный зад.

— Люда, мы собрались не для того, чтобы слушать, как ты сводишь счеты со студентками.

Я не поверила своим глазам: Влад медленно поднялся с места, прошелся по комнате, остановился между мной и дикой сворой.

— Мы знаем Нику не первый год, и не надо рассказывать сказки. У нас здесь что, монастырь, или никто из вас ни разу не нарушил правил? Что тут вообще происходит? Уж если Нике в общежитии не место, то что нам делать с доброй половиной проституток? Чего уставились? Я не оговорился, именно так они и называются. Курение у нас запрещено? Тогда откуда берутся окурки? Откуда берутся пустые бутылки? У нас что, каждый спит в своей постели? У вас такие надменные лица! Можно подумать, вы знаете больше, чем я. Кто видел у Ники в руках сигарету? Кого из вас она пустила в койку?