Телевизор. Исповедь одного шпиона - читать онлайн книгу. Автор: Борис Мячин cтр.№ 42

Страница

* * *

Среди профессоров был один, которого я до сих пор вспоминаю с нежной благодарностью. Можно сказать, что он был единственным стоящим преподавателем, все остальные были до комизма жалки; всё, что знали они, было повторением вульгарных вещей. Во время экзаменов они брали взятки и потворствовали многочисленным знакомым и родственникам, по их же протекции принятым в университет. Сей же професссор, именем Геллер, выделялся из толпы не только своей причудливой походкой и манерой говорить, но и знаниями. При этом он правильно считал, что главное на лекциях не рассказать какие-то полезности сонливым студентам, а пробудить их ото сна, разжечь в них страсть к наукам.

С этой целью Геллер входил в коллегию, со всей силы бил об кафедру Священным Писанием, а потом начинал кричать.

– Сие есть единственный источник знания! Все ответы на ваши вопросы вы найдете в этой книге. Я вам не нужен! Разрешите откланяться и уйти!

Когда недоумевающие студенты всё же просили его остаться, Геллер успокаивался и начинал длительное и прекрасное рассуждение о том, как нужно правильно читать Библию, какие существуют списки Нового и Ветхого Заветов, и чем отличаются между собою немецкий, греческий и латинский переводы.

– То есть вы хотите сказать, – спросил я однажды, – что не существует единого текста, вдохновленного Богом, а есть несколько кое-как составленных вместе рукописей? Ежели так, возможно ли говорить вообще о боговдохновенности? Где тогда мера, отличающая божественное от человеческого? И не путаем ли мы истину с ошибкой редактора?

– Богословский факультет дальше по коридору, – отрезал Геллер. – Цель же филологической науки в том, чтобы установить факт. Я установил факт, теперь делайте с ним, что хотите.

Однажды я стал свидетелем скандала в коридоре: Геллер спорил с другими профессорами, обвинявшими его в подрыве авторитета лютеранской церкви.

– Ежели бы сейчас сюда явился Лютер, он бы немедленно обнял меня и взял за руку, – огрызнулся филолог. – Ибо я честно продолжаю его дело, вырывая заблудшие души из тьмы и предавая их свету. Позвольте откланяться!

Немцы свято убеждены в том, что они самый лучший народ на земле, что они избраны для этой роли Богом, и это определяет всю их жизнь и работу. Эта их черта завораживает, словно течение воды в Эльстере. Каждый немецкий шаг, каждое слово дышат непоколебимостью веры. Немцы никогда не будут, в отличие от русских, рассуждать о своем призвании, сомневаться, размышлять, нравственно они поступают или безнравственно, они просто будут поступать. Немец хочет жить хорошо, сытно, достойно; если привычный образ жизни отобрать у него, он будет жаловаться, скандалить, подаст в суд, но не остановится, пока не вернет свои привычки, включая набитую табаком трубочку и шлафрок ^[157].

Разница в национальном характере часто была причиною ссор в нашем пансионе. Не было дня, чтобы кто-нибудь из нас не ссорился с германскими отпрысками. То Абрезков уходил распутничать и возвращался с разбитою рожей, то я во время коллегии начинал зачем-то спорить с преподавателями. Все показывали на нас пальцем, словно на каких-нибудь варваров. Хуже всего было то, что по матрикулам мы были приписаны к польской нации ^[158], и дрались уже с поляками, и не по бытовым пустякам, а по политическим разногласиям. В таких случаях рукава засучивал даже смиренный Шмидт. Кончилось всё тем, что в наш пансион из Дрездена явился русский посланник, князь Белосельский.

– Клянусь богом, – раздраженно проговорил он, – я прикрою вашу лавочку… Да вы представляете хотя бы, во что обходится казне ваше содержание, недоумки!

– Осмелюсь заметить, ваша светлость, – возражал я, – что источником неприятностей является плохая организация уроков. Какой нам смысл посещать, например, историческую коллегию, если Бёме тараторит так, что его слов даже немцы не разбирают. Любую свою речь он сводит к панегирику императору ^[159], а русских называет нацией рабов и грабителей… Зачем он унижает нас? Сделайте милость, назначьте нам русского гофмейстера и не приписывайте к полякам…

– Будет вам гофмейстер, – буркнул Белосельский. – Едет уже, ждите…

Посланник был по уши в долгах, и более всего его заботил сейчас приезд жены, с которой он был в размолвке; жена, по слухам, была очень богата. Но через неделю, действительно, из Петербурга, через Ригу и Митаву, приехал новый гофмейстер, с целою кучей свертков, сундуков и футляров. Стояла невыносимая летняя жара. Мы вышли встретить его и помочь с вещами.

– Осторожнее, не разбейте микроскоп, – сказал гофмейстер, выходя из кареты. – Этот микроскоп когда-то принадлежал самому Линнею…

– Карл Павлович! – ахнул я.

– А, Мухин! – запросто сказал Книппер, вытирая пот с лица. – Ну, показывайте ваше общежитие…

* * *

Дом Крохауфов по Иоханнесгассе, в котором мы жительствовали, был в два этажа, мы жили по двое в одной комнате. Я жил в одной комнате со Шмидтом. Здесь было тесно, темно и душно. Мы вошли. Карл Павлович заботливо прикрыл за собой дверь.

– Считаю своим долгом расспросить о вашем здоровье, – ласково сказал он. – Пьете ли вы какие-нибудь лекарства от вашего… недуга?

– Вы спрашиваете не потому что заботитесь обо мне, – недовольно отвечал я, упав на постель, – а потому что знаете мой секрет. Вам известно, что я знаю результат сражения задолго до того, как самый быстрый гонец проскачет несколько тысяч верст с донесением, до того, как это станет напечатанным в газетах. И вы хотите знать, использовал ли я этот дар, чтобы улучшить свою бессмысленную жизнь? Нет, я ничего такого не сделал, потому что это не дар, а проклятье. Потому что после каждого такого виденья меня трясет, словно ураганом, и единственное мое желание состоит в том, чтобы избавиться от этого окаянного телевизора, который сидит в моей башке! Довольны ли вы теперь моим признанием? На что вы рассчитываете? Что я вдруг возьмусь за ум, стану немцем и помогу вам обогатиться? Признайтесь, вы приехали только потому, что увидели мое имя в списке…

– Господи, мальчик, – пробормотал Книппер. – Я и не думал, что всё настолько плохо… Нужно что-то делать с тобою, нужно отправить тебя на воды… Показать немецким врачам. Может быть, даже иезуитам. Я слышал, они понимают в таких вещах…

Страница