Телевизор. Исповедь одного шпиона - читать онлайн книгу. Автор: Борис Мячин cтр.№ 129

– Я уважаю волю вашего императорского величества, – сказал я, – но это противоречит моим принципам. Жениться можно только по любви.

– Фы еще не видели сфою будущую невесту, – недовольно произнесла императрица. – Эта девушка, примешательная фо фсех отношениях. Она прекрасно поет, танцует, фладеет французским, и, наконец, она просто красафица. К сошалению, она не слишком знатна… Кароше, женитесь фы или нет? Клянусь, если фы на ней не женитесь, фы не полушите нишево из наследстфа Аристарха Ифаныча!

– Нет, – сказал я. – Я люблю другую женщину. К сожалению, она вышла замуж за другого человека, но я все еще люблю ее, и думаю о ней каждую минуту…

– Жаль, – усмехнулась Екатерина. – Глюпый, глюпый юнкер! А ведь фы могли бы быть шастлифы… Посмотрите же на ту, которая фас любит и которая стоит сейшас за фашей спиной, на женшину, от которой фы отказались, глюпец!

Я обернулся. За моею спиной, действительно, стояла высокая девушка, лицо которой было скрыто в полутьме императорского кабинета.

– Есть одна старинная песня, – сказал девушка по-немецки, – про сокола, который улетел, но обещал вернуться; когда я приехала в Россию, то с удивлением обнаружила, что российские песни ничем не отличаются по сюжету от немецких…

Она вышла из темноты, и я увидел, как она смеется, и как смеется каждая рыжая веснушка на ее лице.

Всемогущий немецкий и русский Господь, это была Фефа!

– Ну фто вы опять выпушифать глаза как софа! – засмеялась Екатерина. – Вы же уже отказались вступать ф брак! Ступате домой, юнкер, к Ифану Перфильевичу; вы уже фсё потерять!

Я бросился к Фефе и стал целовать ее руки.

– Но как? – прошептал я. – Ты же вышла замуж за своего итальянца! Почему ты здесь, в России, в Петербурге?

– Не знаю, с чего ты так решил…

– Но я видел… я знаю, что он сделал тебе предложение… и ты согласилась…

– Нет, нет, – засмеялась Фефа, – предложение, которое мне сделал мой старый и женатый учитель пения, – это стать певицей. Я пела сначала в Мюнхене, в театре Сальвадор, под именем signorina Manservisi, как будто я дочь своего учителя. Потом еще в Италии, недолго… А еще потом меня нашел ваш сумасшедший актер, Иван Афанасьевич; он убедил меня переехать в Россию, чтобы петь здесь, в Оперном доме, при императорском дворе…

– То есть ты так и не вышла замуж?

– Нет, – весело махнула рукой Фефа. – Я же бесприданница, да еще с ребенком.

Я увидел вдруг, что из-за подола ее платья выглядывает маленькая, годовалая девочка, лишь недавно вставшая на ножки, с погремушкой в руке. Фефа подняла ее на руки и прижала к себе; она была похожа сейчас на Богоматерь с младенцем, на одной из тех бесчисленных картин, которые я видел в Италии.

– Посмотри, Фике, – сказала она. – Это твой отец. Он год шлялся непонятно где, а потом еще полгода сидел в тюрьме.

– Милошка, это моя вина, – пустила слезу Екатерина. – Фаш сокол летал по порушению русской коллегии, ловил самозванцев. О хоспади, как же я люблю глюпый мелодрам! Фтобы ф развязке добро победило зло, любофь – смерть, и фсе, фсе без исклюшения были шастлифы; и фтобы, как ф поговорке, фот и сказошке конец, а кто слюшал – молодец!

А теперь, любезный читатель, позволь мне опустить стыдливый занавес над этой фульгарностью.

28 июня 1743 года. Деттинген

Мой дорогой Стенли!

Я пишу тебе в большом воодушевлении, не свойственном, по правде говоря, моей натуре, мизантропической и лишенной иллюзий. В этом отношении я напоминаю сам себе дублинского декана Свифта, того, что недавно сошел с ума. Элементарный diagnosis ex observatione ^[388] подсказывает разуму, что бо́льшая часть человечества недалеко ушла от американских дикарей. Законы, которыми мы живем, суть припудренные обычаи, присущие любому обществу, в основе которого тщеславие и глупость, часто переходящие друг в друга, только у американцев это выражается в количестве снятых скальпов, а у англичан – в денежном эквиваленте.

Но довольно об ухе Дженкинса ^[389] и прочем варварстве. С радостию сообщаю тебе, мой дорогой Стенли, что прагматическая армия, ведомая нашим королем Георгом, отбросила атаковавших нас вчера французов за Майн. Я сопровождал короля практически все время и могу сказать: никогда еще я не был так уверен в силе английского оружия. Конечно, я, как и все, не могу одобрить наши вынужденные траты на войну. Король щедро субсидирует империю, рассчитывая, очевидно, что это отведет угрозу от столь любезного ему Ганновера.

После боя по просьбе короля мне пришлось оперировать одного солдата. Пуля раздробила os frontale ^[390]. Мне пришлось вынуть глаз и наложить повязку.

Передавай привет Б. Л. Я его очень люблю.

Твой Джон

P. S. Что ты думаешь о русских? Примут ли они участие в войне? Я читал у Томсона о русских красавицах, чистых, быстрых, пышногрудых и ловких в движениях на коньках.

12 мая 1745 года. Фонтенуа

Дорогой Стенли!

Мориц нанес нам унизительнейшее поражение. Я сам получил рану. Вот как это было. Под барабанный бой наши пехотные колонны двинулись на французов. Когда же мы подступили на расстояние выстрела, один из наших офицеров вышел вперед и сказал: «Джентльмены, стреляйте первыми!» Французы тоже сначала расшаркивались, но потом взвели курки и произвели залп, начисто выкосивший половину наших солдат.

Эта глупая война противоречит всему, что мы видели раньше. Рыцарства больше не будет, будут только кровь и смерть. Есть вещи, которых я не понимаю. Например, по какой причине просвещенные европейские государи убивают почем зря чужих и своих подданных. Не понимаю.

Джон

16 декабря 1745 года. Кессельсдорф

Дорогой Стенли!

Саксонская война, кажется, подошла к концу и, кажется, она вчистую проиграна. Честно говоря, я даже рад тому, что наш король не принимает в ней никакого участия, отвлеченный шотландским восстанием. Одна напасть уберегла нас от другой, куда более значительной.

Здесь лютый мороз, до такой степени, что всё вокруг покрыто замерзшими кровавыми лужами, а главное – совершенно нечего есть. Весь мой провиант последние несколько дней составляют кусок сухаря и гнилая солонина. Кругом горы окоченевших трупов, их никто не убирает.