Неравномерно стреляющая боль, наконец, чуть притихла, уступив место полному онемению, и даже когда Павел пытался двигаться, едва ли он испытывал какие-либо ощущения от этого.
Восприятие действительности притупилось, дыхание вырывалось наружу с хриплым свистом, глотка разбухла от жажды и нестерпимого зловония, которым было заполнено нутро стеклянной тюрьмы. Казалось, легкие неторопливо поджаривали на медленном огне, изредка проворачивая на углях, будто шампур с мясом. Даже переломанные руки с ногами почти не болели, хотя Павел крешком глаза мог видеть левое запястье. Пальцы скрючены, как у сожженного дерева, место разлома потемнело и раздулось, как наполненная водой грелка.
Лишь гулко бухающее в груди сердце напоминало о том, что жизнь все еще теплится в его умирающем теле, теле двадцативосьмилетнего мужчины.
«Плевать, — сонно думал Павел. — Все равно скоро сдохну».
«Сдохнуть? — так же медленно и лениво спросил внутренний голос. — А как же Багор?»
Искусанные, покрытые корочкой запекшейся крови губы Павла искривились в глупой улыбке.
Багор…
Как это сейчас кажется глупо и несерьезно! Как странно!
Багор, Веста… яхта…
Мысленно проговоривая эти слова про себя, Павел ощущал себя фантастическим пришельцем из другой галактики.
Ничего больше не имеет значения.
Они там. Веста, Багор, его приятели в Москве, старенькая больная мать, о которой он почти забыл… Они там, в другом мире.
А он здесь.
Замурованный заживо в капсуле из толстенного стекла. Которое, наверное, даже не разрезать лазером.
Внезапно раздавшийся звон заставил его приоткрыть налившиеся свинцом веки.
И хотя яхта медленно погружалась в плотные сумерки, Павел кое-что увидел. Сквозь склизкое месиво из масла и собственных испражнений его в упор рассматривала Веста.
«Как в зоопарке, — ухмыльнулся внутренний голос. — Как тебя называть, неведомое чудо-юдо?»
— От тебя дурно пахнет, — заметила Веста, потянув носом. — Теперь ты понял, почему тебе следовало бы сходить в туалет ранее?
— Я… люблю… тебя, — беззвучно проговорил Павел, едва ворочая распухшим языком.
— Я не слышу, — сказала Веста после небольшой паузы. — Но я поняла тебя. Читать по губам не так уж сложно. Если ты говоришь это искренне, я рада. Если нет… что ж. Это останется на твоей совести. Угадай, что у меня есть! Смотри!
Она помахала перед «нотой» рукой.
Павел моргнул.
Кажется, это какой-то провод, собранный в моток. Или проволока? Что она задумала?
— В твоих удивленных глазах я вижу немой вопрос, — сказала Веста. — Мол, что это? Что задумала моя милая и изобретательная супруга? Сунуть в ноту оголенный провод под напряжением? Наверное, было бы очень смешно наблюдать, как ты трясешься под воздействием тока в собственных какашках. Но это совсем другое.
Сосредоточенно сопя, она принялась приклеивать с помощью скотча провод, «рисуя» им сверху донизу зигзаги, так что получилось вроде индейского орнамента. На другом конце ленты темнело небольшое устройство прямоугольной формы.
— Это Сережа придумал, — сообщила Веста словно между прочим. — Подзаряжается от аккумулятора.
Когда все было готово, она чем-то щелкнула на устройстве, и провод неожиданно вспыхнул равномерным голубовато-прохладным свечением.
Павел лишь хрипло вздохнул. Из-за светодиодной ленты он плохо видел свою супругу и поэтому быстро потерял интерес к происходящему. Но его слуховые рецепторы и анализаторы еще функционировали, поэтому некоторые фразы, признесенные Вестой, ему все же удавалось расслышать.
— В этой позе ты похож на ребенка в животике у будущей мамы, — вдруг сказала Веста, глядя на «живой фонарь». Скорченная фигура Павла виднелась вполне отчетливо, несмотря на грязные разводы внутри «ноты».
Она села на раскладной стул. Несколько минут прошло в полном молчании.
— Я сейчас вспомнила свою учительницу по музыке, — наконец нарушила паузу Веста. — Мне кажется, она чудесно подошла бы для восьмой ноты… Тем более она была беременной. Знаешь, что с ней стало, Павлик?
Не дожидаясь какой-либо реакции мужа, Веста тут же ответила:
— Ольга Петровна поставила мне двойку. Одна девочка на уроке музыки ущипнула меня, и я от неожиданности вскрикнула. Развернувшись, я толкнула обидчицу. Я никогда не давала себя в обиду. Эта дурочка упала и заплакала. А Ольга Петровна, как тогда говорили школьники, влепила мне «банан». Из-за этого в четверти у меня получилась тройка. Когда родители узнали об этом, на семейном совете было принято решение о моем наказании. Я мечтала о велосипеде, но мне его в этом году так и не купили.
Подул сильный ветер, яхта слегка качнулась, и «ноты», словно почувствовав неясную тревогу, тихонько зазвенели.
— Слышишь? Они разговаривают. Ноты могут общаться друг с другом, — произнесла Веста, глядя, как стеклянные капсулы беспокойно стукаются друг о друга. Закинув голову вверх, она неизвестно зачем вставила:
— Будет дождик.
Помолчав, Веста продолжила:
— Так о чем это я? Ага… Сергей тоже узнал о моей двойке. Он предложил отомстить учительнице. В то время ему уже было почти восемнадцать. Мне было и страшно, и интересно одновременно. Я спросила — «А как мы ей отомстим?» Сережа лишь загадочно улыбнулся. Он узнал, что каждый вечер Ольга Петровна выходит на вечернюю прогулку со своим стареньким пуделем. И в один чудесный вечер мы прокрались на крышу. Сережа приказал мне стоять подальше от края. У его ног лежал огромный обрезок чугунной трубы.
«Мы ее так напугаем, что она до конца жизни заикаться будет», — подмигнул мне Сережа. Он был уверен в своих силах, за что я его еще больше любила. Я улыбнулась, понимая, что мы затеяли, в общем-то, не очень хорошее дело. Но и отступать уже не было смысла. Сережа всегда говорил, что начатое дело нужно доводить до конца. Перед моими глазами все еще стоял велосипед — новенький, шикарный, с хромированными спицами и пронзительно громким звонком. Как я мечтала о нем! Так что втайне я желала, чтобы Ольга Петровна стала заикой.
Веста уставилась на свои обгрызенные ногти.
— Но мы просчитались, моя учительница музыки не стала заикой. Труба упала ей прямо на голову, — глухо сказала она. — Кто-то закричал, я не знаю кто. Наверное, случайный прохожий. И я не знаю, умерла ли Ольга Петровна сразу или потом. Я лишь помню побледневшее лицо Сережи.
«Бежим через соседний выход!» — хрипло скомандовал он, и мне стало страшно.
Когда мы выскочили наружу, у подъезда, где лежала моя учительница, начали собираться зеваки.
«Не смотри туда», — приказал Сережа, и мы торопливо ушли прочь. А наутро я пришла в школу и увидела в холле столик, на котором стояла фотография Ольги Петровны в траурной рамке. Тогда и стало известно, что она ждала ребенка. После этого случая я стала грызть ногти. И мы больше никогда с Сережей не заводили разговора на эту тему.