Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - читать онлайн книгу. Автор: Борис Илизаров cтр.№ 208

Возвращаясь к монографии Чикобавы с посвящением Берии «Древнейшая структура именных основ в картвельских языках», отметим, что в ней автор уже без всяких экивоков подходит к проблеме анализа языка с позиций компаративистики, то есть противоположно тому, «как она обычно квалифицируется в русской и зарубежной специальной литературе (П. Услар, Н. Марр, Г. Шухардт)» ^[969]. Шухардт (Германия) и Услар (Россия), как и Марр, были известны в качестве пионеров критики классической компаративистики в лингвистике начала XX века. Судя по всему, именно член Политбюро мегрел Берия, который продолжал курировать кавказские дела, не только передал Сталину книгу, подаренную ему Чикобавой, но и, обратив внимание Сталина на проблему в целом, с его одобрения инициировал начало общегосударственного антимарровского процесса через ЦК Компартии Грузии.

Эта версия подтверждается и воспоминаниями члена-корреспондента АН СССР историка В. А. Куманева, который в 1988 году на одном из перестроечных форумов поделился со слушателями: «Вспоминается факт, рассказанный известным языковедом академиком И. И. Мещаниновым. Когда Сталин задумал провести дискуссию по вопросам языкознания, он вначале решил в ходе ее поддержать учение академика Н. Я. Марра. С Мещаниновым посоветовались. А когда его вызвали второй раз к Сталину, там сидел Берия и малоизвестный филологам Чикобава. Все переиграли. А потом “корифей науки” заявил: “Если бы я лично не знал Мещанинова, посчитал бы его действия предательскими”» ^[970].

Ю. Жданов также поделился воспоминаниями, относящимися к событиям почти шестидесятилетней давности: «Берия имел косвенное отношение к дискуссии по проблемам языкознания. Именно ему профессор Арнольд Степанович Чикобава направил записку с жалобой на обстановку в этой науке, на засилие марристов, которые мешают развиваться классическому индоевропейскому языкознанию. Эта записка была передана Сталину и пущена в ход.

Честно скажу, у меня всегда был высокий интерес к работам Марра, – продолжал Жданов, – Я внутренне иронизировал над его попыткой свести все слова всех языков к четырем элементам: сал, бер, йон, рош. Но мне импонировала концепция стадиального развития языков, широта марровского подхода. У меня сложились добрые отношения с “марристами”: академиком И. И. Мещаниновым, профессором Георгием Петровичем Сердюченко и другими учеными. <…>

Но дело здесь не ограничивалось чисто научным спором или проблемами научной этики, критики и самокритики в науке. Здесь был затронут больной нерв. Дело в том, что профессор Чикобава развивал концепцию единства кавказско-иберийских языков, включая в них кабардинский, адыгейский, абазинский, абхазский.

Бывший профессор Ростовского университета Г. П. Сердюченко, много лет работавший на Кавказе, как и все марристы, на основе стадиальных представлений, не относил абхазский язык к иберийской группе. Это обстоятельство было внесено в круг споров между грузинской и абхазской гуманитарной интеллигенцией по мотивам достаточно ясным и уже не научным, а национально-политическим. Концепция марристов содействовала суверенным устремлениям в Абхазии.

И не случайным был звонок Сталина:

– Центральной фигурой у марристов является Сердюченко.

На следующий день после звонка “центральная фигура” явилась ко мне. Он находился в Москве в отпуске, прервав длительную командировку из Китая. В Китай его направили по просьбе правительства КНР для обсуждения вопроса огромной важности: можно ли перевести китайскую письменность на латинский алфавит?

Сердюченко рассказал мне об остроте этой проблемы. Дело в том, что в Китае существует масса диалектов, а их представителей объединяет традиционная иероглифическая письменность. В разных районах Китая одни и те же иероглифы читаются по-разному. Если перевести китайцев на фонетический алфавит, то они перестанут понимать друг друга, утратив общее иероглифическое письмо.

Выслушав рассказ Сердюченко, я спросил, каковы его планы. Он ответил, что в Москве накопилась масса дел и он вынужден задержаться. Я возразил ему: “Нет дел важнее китайской письменности. Возвращайтесь в Китай немедленно!” Что он и сделал» ^[971]. Так Ю. Жданов спас «главную фигуру марристов» от участия в опасной дискуссии, хотя эта «фигура» была одной из самых слабых в научном отношении. Не отмечено также революционных изменений и в письменности Китая.

Воспоминания Ю. Жданова ставят точку в поисках инициаторов дискуссии 1950 года и одной из подспудных причин ее вызвавших. Так что к «заслугам» Берии можно отнести не только совершенствование ГУЛАГа, депортацию некоторых народов Кавказа, успехи «атомного проекта», научных «шарашек» и многое другое, но и начало процесса по развенчанию «мифа о Марре». Но если мегрелы Берия и Чикобава были склонены к грузинскому национализму, то Сталин после войны искусственно культивировал великорусский шовинизм. Не случайно вскоре после окончания языковедческой дискуссии в Грузии началось так называемое «Мегрельское дело», которое, как считают некоторые исследователи, позволяло Сталину держать на дальнем прицеле Лаврентия Берию (а значит, и Чикобаву, добавим мы). Но эти события выходят за рамки данной книги.

Перефразируя классика мировой литературы, зададим гамлетовский вопрос: что Берии лингвистика и что он ей? Пока его архив закрыт, однозначно ответить на этот вопрос все же трудно. Можно лишь предположить, что Чикобава и грузинские партийные деятели сумели его убедить в том, что теория Марра не только несостоятельна в научном отношении, но и, исходя из новой политической конъюнктуры, крайне вредна. Особенно же она вредит грузинскому национальному самосознанию (как оно тогда ими понималось) и противоречит набравшему силу политическому курсу на великодержавность. В 1985 году престарелый Чикобава осторожно поделился очень глухими воспоминаниями о событиях 1949–1950 годов: «Весной 1949 г. мне было поручено написать статью о “стадиях развития языка” Н. Марра… Доклад был написан по предложению тогдашнего руководителя республики – Чарквиани Кандида Несторовича, куратора 8-томного “Толкового словаря грузинского языка” (I т. – 1950 г., VIII т. – 1964 г.)» ^[972]. О Берии ни слова.

Записка Чарквиани Сталину написана явно не им самим, поскольку содержит профессионально грамотные суждения и обвинения в адрес Марра. В ней представлена квинтэссенция тех претензий, которые потом были высказаны как в публикациях Чикобавы, так и в языковедческих работах Сталина и всех последующих антимарристов. Скорее всего, и эту записку составил Чикобава, а местный партийный босс лишь добавил политического «перчику». Если сопоставить стиль этой и других записок, которые тот же Чарквиани писал несколько месяцев спустя, но, по всей видимости, уже самостоятельно, то сомнения в его авторстве становятся еще более обоснованными ^[973].