Дмитрий Мережковский - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Зобнин cтр.№ 87

Мережковский согласился и на Гоголя, только спросил, между прочим, что будет, если он попытается невзначай перейти фронт.

– Не советую, – был ответ. – Дело военное: поймают, примут за шпиона и поставят к стенке.

Тогда же состоялся и разговор с Чуковским, сумевшим сохранить интеллигентский «просветительский» оптимизм и полагавшим, что «красноармейцам тоже полезно знать о Гоголе».

– Я вам напишу, – ответил Мережковский. – Ведь не могу же я сказать красноармейцам о Гоголе-христианине… а без этого какой же Гоголь?… Ну, если не удастся, мы вернемся, и я пущусь во все тяжкие. Буду лекции читать – «Пол и религия – Тайна двоих» – не дурно ведь заглавие? а? Это как раз то, что им нужно…

В папки с нарочито крупными надписями «Материалы для лекций в красноармейских частях» были уложены черновики «Тайны Трех», первой книги, открывающей новую «трилогию» (Мережковский завершит работу над ней уже в эмиграции). Весь остальной архив был брошен на произвол судьбы. Мережковских и Философова (которого Дмитрий Сергеевич заставил бежать едва ли не силой, – тот умолял оставить его в покое и дать умереть на своей постели) сопровождал «прибившийся» к ним Злобин.

«Трое суток от Петербурга до Жлобина – сплошной бред. Налеты чрезвычайки, допросы, обыски, аресты, пьянство, песни, ругань, споры, почти драки из-за мест, духота, тьма, вонь, ощущение ползущих по телу насекомых… – читаем в „Записных книжках“ Мережковского. – Лучше не вспоминать… У Зинаиды Николаевны сделался жар. Я боялся, что будет сыпной тиф. Ночью больная бредила, что влезает на головокружительную лестницу со ступенями такими высокими, что никак не влезешь, а лезтъ надо – иначе сорвешься и упадешь назад, в пропасть; а на самом верху лестницы – исполинская белая вошь.

– Какая покинутость! Какая покинутость! – шептала больная. Никогда не забуду я этого шепота. Вся тоска изгнания – в двух словах.

…Глухими лесными дорогами, а иногда и совсем без дорог, целиною, по снежному насту пробирались мы в деревню – крайний пункт, ближайший к польскому фронту. В Жлобине латыш передал нас поляку-контрабандисту, который тоже переправлял беглецов через фронт… Вечером отправился он на разведку и, вернувшись поздно ночью, объявил, что ехать опасно: по дорогам – заставы; но и ждать опасно: по всему местечку облавы и обыски. Мы решили ехать…

– Кто вы?

– Русские беженцы.

– Откуда?

– Из Петрограда.

– Куда?

– В Варшаву, Париж, Лондон!

Польский легионер подал знак, ворота открылись, и мы переехали черту заповедную, отделяющую тот мир от этого».

Так начался последний, эмигрантский, период жизни и творчества Мережковского.

* * *

В Бобруйске, куда Мережковские, Философов и Злобин попали сразу после перехода границы (после быта военного коммунизма этот захолустный городок показался им средоточием мировой цивилизации), в Минске и Вильно наш герой оказался вновь захваченным вихрем политических страстей.

Польша, недавно получившая независимость, находилась фактически в состоянии войны с Советской Россией, претендуя на территории, принадлежавшие ей до знаменитого польского раздела 1772 года. С другой стороны, большевики, строившие свою тогдашнюю политику на утверждении идеи немедленной «мировой революции», рассматривали Польшу как самый удобный плацдарм для вторжения Красной армии в Европу. Активные силы русской политической эмиграции, еще не признавшие себя побежденными в Гражданской войне и грезившие о реванше, стремились использовать эту напряженную ситуацию для начала нового этапа военного противостояния в России (где еще продолжал оказывать сопротивление большевикам врангелевский Крым). Уже в первые дни, общаясь с русскими беженцами, наводнявшими Бобруйск, Мережковский узнал, что одним из самых активных русских эмигрантских деятелей, которые пытались разыграть в своих интересах «польскую карту», был Савинков.

Казалось, надежды на провиденциальное «преображение России», почти полностью изжитые в послереволюционные годы, вдруг снова становятся близкой и досягаемой реальностью. Мгновенно создается и «метафизический базис» для новой политической позиции. Польша, бывшая порабощенная территория Российской империи, Польша, «младшая дочь» католической Церкви, Польша, единственная из стран Восточной Европы сохранившая идею «славянского мессианизма», дождалась, наконец, своего «исторического часа». Перед ней – «силы Антихриста», поработившие Россию, – она же несет на своих знаменах начертание Креста. По идее Мережковского, Польша должна была, консолидировав вокруг своей армии все антикоммунистические силы Европы (и прежде всего оставшиеся еще в России и оказавшиеся в эмиграции части русской Белой гвардии), осуществить «крестовый поход» на Восток, взять Москву, разгромить вместе с народами России антихристианский тоталитарный режим, а далее… Далее Мережковский не заглядывал, но очевидно, что заря «Царства Третьего Завета», встающая над славянскими государствами, снова грезилась ему в недалеком будущем. По крайней мере, религиозный характер польско-советского конфликта и прямая его связь с революционным демократическим «освобождением» России казались ему очевидными.

В Минске он выступает с циклом лекций, посвященных обличению «антихристианской» сущности большевизма и «миссии» польского народа в мировой борьбе Христа с Антихристом. Лекции имеют успех (один из рецензентов, сопоставляя Мережковского… с Лениным, назвал свою статью «Титан и ублюдок»), однако во время этих первых выступлений Мережковский не мог не заметить настороженной реакции русской части аудитории на откровенное «полонофильство» выступающего. Экспансия Польши на Восток воспринималась большей частью соотечественников Мережковского как обыкновенная агрессия, имеющая целью оккупацию русских территорий, и, разумеется, в качестве таковой особого сочувствия не вызывала. Еще яснее это проявилось в эмигрантских кругах Варшавы, куда Мережковские и их спутники перебрались 3 марта 1920 года в ожидании Савинкова, начинавшего переговоры с президентом Польши Юзефом Пилсудским.

В отличие от большинства русских эмигрантов и Мережковский, и Гиппиус считали, что Россия уже оккупирована, причем большевики были для них оккупантами не только в «духовном», метафизическом, но и в самом простом, буквальном значении этого слова. «Власть Советов» воспринималась ими как власть «инородцев», подчинивших себе силой случая собственно русских.

«Вот факт, вот правда о России в немногих словах, – излагала Гиппиус их совместную „политическую программу“, – Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения в громадном большинстве относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания. Латышские, башкирские и китайские полки (самые надежные) дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков: китайцы расстреливают арестованных – захваченных… Китайские же полки или башкирские идут в тылу посланных в наступление красноармейцев, чтобы, когда они побегут (а они бегут!), встретить их пулеметным огнем и заставить повернуть.