— Так решено? — перебила ее подруга. — Только представь: через неделю мы устроимся на твоем диване и наговоримся вдоволь! Я приготовлю свою знаменитую кукурузу в чайнике и вытерплю скучнейший показ фотографий, который устроит твой папа. А твой чокнутый пудель взбесится…
Девочка никогда не бывала в городском доме Келли в Филадельфии, а та — в гостях у Люс в Джорджии. Обе они видели только фотографии. Приезд Келли — как чудесно это звучит, именно этого Люс и не хватает прямо сейчас. А еще — это совершенно невозможно.
— Я сейчас же выясню расписание авиарейсов.
— Келли…
— Я тебе напишу, ладно?
И Келли повесила трубку, прежде чем Люс успела ей ответить.
Плохо дело. Девочка захлопнула телефон-раскладушку. Почему ей кажется, что Келли навязывается, напрашиваясь на День благодарения? Она должна радоваться, что подруга по-прежнему хочет с ней увидеться. Но Люс ощущала только беспомощность, тоску по дому и вину за поддерживание этой дурацкой лжи.
Удастся ли ей снова стать нормальной и счастливой? Что в целом свете — или за его пределами — позволит Люс сделаться довольной собственной жизнью, как, скажем, доволен Майлз? Ее мысли продолжали вертеться вокруг Дэниела. И девочка получила ответ: единственный способ для нее вновь обрести беззаботность — это сделать так, чтобы она никогда его не встретила. Никогда не познала истинную любовь.
Что-то зашелестело в кронах деревьев. Холодный ветер хлестнул ее кожу. Она не сосредоточивалась на вестниках нарочно, но поняла — как объяснял ей Стивен, — что ее жажда ответов, должно быть, призвала одного из них.
Нет, не одного.
Подняв взгляд на переплетение ветвей, девочка содрогнулась. Сотни затаившихся, темных, дурно пахнущих теней.
Они струились над ее головой между высоких секвой. Как будто кто-то в облаках опрокинул огромную банку черных чернил, и те расплескались по небу, просочились в кроны деревьев, стекая с одной ветви на другую, так что весь лес превратился в сплошную темную кляксу. Поначалу было почти невозможно сказать, где заканчивается одна тень и начинается другая и которая из них настоящая, а которая — вестник.
Но вскоре они начали изменяться, проявляя себя — сперва украдкой, как будто невинно колыхались в меркнущем свете дня, а затем все откровеннее. Они высвобождались, отрываясь от насиженных ветвей, и тянули свои щупальца темноты все ниже и ниже, все ближе к голове Люс. Подманивали или угрожали ей? Девочка держала себя в руках, но никак не могла выровнять дыхание. Их было слишком много. Чересчур. Она хватанула ртом воздух, пытаясь не поддаться панике, но сознавая, что уже поздно.
И побежала.
Сперва Люс направилась на юг, обратно к общежитию. Но кружащаяся черная бездна в вышине двигалась вместе с ней, шелестя нижними ветками секвой и подтягиваясь все ближе. Холодные и колкие, тени касались ее плеч. Девочка вскрикивала, когда они нашаривали ее, и отмахивалась от них голыми руками.
Она свернула, метнувшись в противоположном направлении, к Нефскому дому на севере. Там Люс найдет Майлза, или Шелби, или даже Франческу. Но вестники не пустили ее. Они тут же скользнули вперед, разбухая на глазах, поглощая свет и перекрывая ей путь. В их шипении тонул приглушенный шум нефилимского лагеря, отчего друзья Люс казались невообразимо далекими.
Девочка заставила себя остановиться и глубоко вздохнуть. Она знает о вестниках намного больше, чем прежде. Ей не с чего настолько их бояться. В чем же трудность? Возможно, она понимает, что подбирается к чему-то, к каким-то воспоминаниям или сведениям, способным изменить течение ее жизни. И ее отношения с Дэниелом. Правда в том, что она боится не самих вестников. Она боится того, что может в них увидеть.
Или услышать.
Вчера Люс наконец-то поняла слова Стивена о том, что шум вестников можно исключить — она способна подслушивать свои прошлые жизни. Прорваться сквозь помехи и сосредоточиться на том, что хочет узнать. Что ей нужно узнать. Стивен наверняка намеренно дал ей эту подсказку, наверняка понимал, что она прислушается и применит свое новое знание к вестникам.
Девочка развернулась и шагнула обратно в сумрачное уединение рощи. Свистящие звуки, издаваемые вестниками, постепенно стихли.
Темнота под пологом леса окутала ее холодом и землистым запахом гниющей листвы. В полумраке вестники потянулись вперед, устраиваясь вокруг нее и снова маскируясь среди обычных теней. Некоторые из них двигались торопливо и резко, как солдаты, выполняющие приказ, другие — с плавным изяществом. Люс гадала, отражает ли их вид какие-то особенности сокрытых в них посланий.
Она по-прежнему многого не знала насчет вестников. Их настройка не давалась ей интуитивно, словно возня со старым радиоприемником. Услышанное вчера — единственный голос среди множества голосов — донеслось до нее лишь случайно.
Раньше прошлое могло казаться ей непостижимым, но теперь девочка чувствовала, как оно давит на темные поверхности, стремясь прорваться на свет. Она закрыла глаза и сложила ладони горстью. И там, во мраке, с отчаянно колотящимся сердцем, Люс пожелала, чтобы тени раскрылись перед ней. Она взывала к этим холодным, темным созданиям, упрашивая их поведать ей прошлое, пролить свет на их с Дэниелом историю. Она взывала к ним — пусть помогут разгадать тайну: кто он такой и почему выбрал именно ее.
Даже если правда разобьет ей сердце.
По лесу раскатился женский смех. Такой отчетливый и полнозвучный, что, казалось, окружил Люс со всех сторон, отражаясь от ветвей деревьев. Она попыталась проследить его источник, но здесь собралось слишком много теней — девочка не представляла, как вычленить нужную. А затем кровь застыла у нее в жилах.
Это был ее смех.
Не нынешний, но прежний, из ее детства. До Дэниела, до Меча и Креста, до Тревора… до жизни, полной тайн, лжи и столь многих вопросов, на которые нет ответа. До того, как она впервые увидела ангела. Смех слишком невинный, слишком беззаботный, чтобы принадлежать ей теперешней.
Ветерок закружился в кронах у нее над головой, и пригоршня коричневых иголок осыпалась на землю. Они шуршали, словно дождевые капли, присоединяясь к тысячам предшественниц, гниющих на земле. И среди них падал единственный крупный лист.
Плотный, с неровным краем, совершенно невредимый, он медленно планировал, как будто неподвластный земному притяжению. Черный, а не коричневый. И он не улегся на землю, а легко слетел в протянутые ладони.
Не лист, а вестник. Склонившись рассмотреть его поближе, девочка снова услышала смех. Где-то внутри смеялась другая Люс.
Девочка бережно потянула за зубчатые края вестника. Куда более податливый, чем она ожидала, тот оказался холодным как лед и лип к пальцам. От легчайших прикосновений он становился все больше. Когда он вырос примерно до квадратного фута, Люс выпустила его из рук, и вестник, к ее радости, завис перед ней на уровне глаз. Она с усилием сосредоточилась — слушая, заглушая мир вокруг себя.