Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 92

В 1989-м во главе советского телевидения стоял Михаил Ненашев, дремучий аппаратчик, говоривший своим помощникам, что главная цель телевидения — утихомиривать и успокаивать волнующиеся массы. В Кашпировском, которого поддерживали важные люди в украинской компартии, Ненашев нашел такой успокаивающий голос. Он организовал сеансы Кашпировского, которые в 1989-м транслировались не только на Советский Союз, но и на Болгарию, Польшу, Израиль, Чехословакию и Скандинавию. “В стране, где нельзя найти даже аспирина, поневоле надеешься на чудо, — замечала Елена Чекалова, телевизионный критик «Московских новостей». — И вот является некий человек и предлагает легкое решение, то самое чудо. Этот феномен известен в бедных, убогих странах”. Известный телеведущий Леонид Парфенов добавлял: “Роль Кашпировского была такой же, как роль Горбачева в 85-м и 86-м. У них даже жесты похожи. В их речи огромное количество бессмыслицы, но при этом они завораживают публику и вселяют в нее уверенность”.

Свой главный телевизионный трюк Кашпировский провернул во время телемоста между Киевом и Тбилиси. Женщине по имени Леся Юршова, лежавшей в тбилисской больнице, требовалась серьезная операция на брюшной полости. Она отказалась от обычной анестезии и позволила Кашпировскому, находившемуся в Киеве, загипнотизировать себя по телевидению. Получилась разделенная на два экрана фантасмагория ^[93].

— Закрой глаза и пой: “Тополя, тополя”! — приказывал Кашпировский бедной женщине. Та действительно выдавливала из себя несколько нестройных нот.

— Глаза закрываются! Закрываются! Поплыла! — говорил Кашпировский. — Живот обезболен до позвоночника! Глаза закрылись!.. Инструмент будешь чувствовать, а боль — нет. Потом сделаем так, что рубец рассосется. Если меня спросит кто-нибудь из специалистов, спишь ты или не спишь, так как ты ответишь?

— Нет, не сплю, — робко отвечала женщина. — Как же сплю, когда все чувствую?

Еще бы: по ходу операции ей делали 40-сантиметровый разрез.

Когда операция была окончена, Кашпировский сообщил аудитории: “Теперь все, кто меня смотрел, могут пойти к зубному врачу и удалить зуб. Больно не будет, заверяю вас”.

Кашпировский заявлял, что эта передача вошла в историю медицины — “нет, в историю духа!” Но пациентка взбунтовалась. Леся Юршова рассказала журналистам, что на самом деле во время операции испытывала “чудовищную боль”, но терпела, потому что “не хотела подвести Кашпировского”.

Президент Независимой психиатрической ассоциации Юрий Савенко сказал, что потворство Министерства здравоохранения телесеансам Кашпировского возмутительно. Он считал это частью тайной кампании КПСС по обеспечению народа “хлебом и зрелищами”. И не только он полагал, что такие программы нужны партии, чтобы отвлечь внимание людей от бытовых неурядиц и горестей. “У русских людей христианство — это такая тоненькая пленка, — говорил он. — А по существу они язычники. Они соблюдают обряды, не понимая их смысла. В нынешней политической ситуации мистицизм становится популярным, а при таком низком культурном уровне он приобретает скандальные формы”. По словам Савенко, у одного из его коллег были “точные данные”, доказывающие, что сеансы Кашпировского не только не исцеляли людей, но, напротив, некоторых ввергли в психоз. Никакого расследования не было. И журналистам, и врачам было нелегко разоблачать столь популярную фигуру: в 1990-м Кашпировский был признан многими газетами Человеком года, а поклонников у него было больше, чем у любого политика или кинозвезды. Савенко рассказывал, что кое-кто из его друзей — психологов и психиатров отыгрывался, прибегая к розыгрышам: “Некоторые, я знаю, дурачили Кашпировского, посылая ему телеграммы вроде «Благодаря вам, моя культя подросла на несколько сантиметров». Потом они ждали, когда он прочитает вслух эту телеграмму перед зрителями как еще одно свидетельство”.

Гастролируя по стране, Кашпировский собирал концертные залы, заводские площадки и даже футбольные стадионы. Видеокассеты с его выступлениями передавались из рук в руки так же, как раньше перепечатанные книги Солженицына. В провинции, где мало у кого был видеомагнитофон, видеосалоны и кинотеатры организовывали “вечера Кашпировского”, на которых показывали записи телесеансов великого человека. Как бизнесмен Кашпировский был недоволен пиратским распространением этих записей. В начале одной из кассет, смонтированных в США, за стандартным предупреждением ФБР о противозаконности переписки кассеты следует текст от самого Кашпировского: “Внимание! В случае копирования эта кассета потеряет целебные свойства!”

Я наблюдал Кашпировского в Москве и во время его заграничного турне. Выглядело представление всегда одинаково: отталкивающая смесь нью-эйджа и битломании. Как-то раз выступление проходило в Нью-Йорке — в школе в Пелем-Паркуэй, одном из районов Бронкса. Целитель забился в угол, стараясь не попасться на глаза дородным, надушенным эмигрантским старухам, вплывавшим в зал. Настроение у Кашпировского было отвратительное. За несколько дней до этого, в Квинсе, все прошло как нельзя лучше, на должном уровне обожания. “Я верю в вас, как в Бога, — говорила ему одна женщина. — Кто-нибудь должен сокрушить ваших врагов. Слава Создателю, что вы посланы нам. Вы Бог, сошедший на землю”. Другой почитатель отшвырнул свою трость и стал, прихрамывая, радостно прыгать по авансцене. Он выкрикивал по-русски слова благодарности. Все это Кашпировский принимал как должное. Он даже изображал некоторое пресыщение. Конечно, признавал он, существует “культ Кашпировского”, “но я же не собираюсь приказывать им взорвать атомную электростанцию. Не нужно бояться, что я стану новым Сталиным или кем-то в этом роде”.

Но теперь у него был затравленный вид. Он был уверен, что все пойдет наперекосяк. Его импрессарио Михаил Циммерман носился вокруг Кашпировского, как оса, выясняя, почему микрофон стал потрескивать и почему звезда шоу сидит мрачнее тучи. “Анатолий Михайлович — это тончайший музыкальный инструмент, — произнес Циммерман. — Иногда он бывает расстроен”.

На Кашпировского нахлынул ужас, знакомый всем самозванным пророкам. Мир, вся вселенная не были готовы к его дару. “Человечество еще не дозрело до спасения, — сказал он. — Еще нет технических возможностей. Представьте себе: все здоровы, никто не умирает, люди продолжают размножаться. Куда же они денутся? Другие планеты пока необжиты. Так это устроено”.

Оказавшись на сцене, Кашпировский честно старался, но “поймать волну” не смог. Неготовая вселенная — пустяки. Как сказал Роберт Фрост, ад — это полупустая аудитория. Кашпировский злился, что билеты на его выступления расходились плохо. Он привык к 300 миллионам телезрителей и 25 000 посетителей стадиона. Теперь на него пришло 300 человек. Он рассказывал о своих достижениях и теориях с натужным энтузиазмом коммерсанта, продающего в ночном телемагазине парики. Затем начались свидетельства исцеленных. У какой-то женщины прошло растяжение шеи — аллилуйя. У другой пропал ревматизм, а седые волосы потемнели: “Я чувствую себя уже не на 60, а на 30 лет”, — сказала она. Выглядела она, впрочем, на все 70. Кашпировскому явно было трудно признавать собственные чудеса. Он поглядывал на настенные часы. Когда прошло достаточно времени, он объявил, что пора приступать к сеансу. Заиграла синтезаторная музыка, Кашпировский принялся урчать в микрофон. Но главный номер ему тоже не удался.