Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 132

Об этом разговоре и о “Независимой газете” я не вспоминал полгода. Потом случилась отставка Шеварднадзе, и я спешно вылетел из Риги в Москву. В самолете я взял почитать два номера незнакомой газеты: это были первые два выпуска “Независимой”. Я был поражен. На первой полосе первого номера красовались портреты министров СССР, похожих на банду громил или комических бандитов из “Дика Трейси”: Флэттопа, Мамблса и прочих. Над портретами — заголовок в три строки: “Они управляют нами. Но что мы знаем о них, самых могущественных людях страны? Почти ничего…” На пятой странице была статья Юрия Афанасьева — самая острая и провидческая политическая журналистика этого года: “Мы движемся в сторону диктатуры”. Афанасьев детально и, как выяснилось, совершенно точно описал “трагедию” Горбачева, то, как его собственные внутренние ограничения заставили его прогнуться под режимных консерваторов. Именно такую политическую критику Горбачева “Московские новости” не могли себе позволить. А на восьмой, последней странице первого номера Третьяков напечатал манифест, в котором говорилось, что никогда “в истории Советского Союза” не издавалась газета, независимая от чьих-либо политических интересов. Он обещал, что его газета будет именно такой. Заголовок передовицы второго номера был такой: “Шеварднадзе уходит. ВПК остается. Что выберет Горбачев?” А через несколько страниц шло потрясающее интервью Караулова с человеком номер два в КГБ — Филиппом Бобковым, тем самым, который 20 лет назад допрашивал Карпинского.

В первые недели существования “Независимой” я как-то пошел в редакцию газеты вместе с Карауловым. Мы шли по грязным улицам мимо здания КГБ на Лубянке. Караулов пытался продать мне — буквально — какую-то безумную шпионскую историю, в которой был замешан Большой театр. В Москве продажа информации стала обычным делом. Когда обитателей Кремля просили об интервью, они без зазрения совести спрашивали: “Сколько?” Когда я отказался от “наводки” Караулова на Большой и объяснил, что правило моей газеты — не платить за информацию, он явно удивился и обиделся. “Между прочим, без меня вы бы в жизни не нашли редакцию, — заявил он. — По крайней мере за это вы мне должны”. Редакция “Независимой газеты” располагалась во дворе недалеко от Лубянки. В то время ее соседом по зданию была типография “Восход”. В конце концов из-за расширения редакции печатникам пришлось съехать. Поначалу в газете работало 20 сотрудников, а в неделю выходило три номера. Затем сотрудников стало 200, а номеров — пять в неделю. Когда я впервые пришел в редакцию, там все было завалено бумагами, а на стенах висели иронические мемории, в частности — выцветшие портреты членов старого политбюро. Все сотрудники мужского пола выглядели так, словно много дней не спали, не мылись и не брились.

Третьяков больше всего хотел, чтобы все походило на типичную редакцию западной газеты. Сотрудники пока смахивали на Village Voice, но он мечтал о ранге The New York Times. “Вам это может показаться скучным, — сказал как-то он, — но я хочу создать у нас первую в советской истории респектабельную, объективную газету западного образца”.

Поскольку мэтры ему отказали, Третьяков отыскивал журналистов где мог. Большинство из них раньше работали в изданиях второго и третьего ряда, в ежеквартальниках о театре и кино, в подпольных прибалтийских листках, в комсомольских ежедневных газетах. У некоторых и вовсе не было журналистского опыта: в “Независимую” приходили биологи, секретари, рабочие, студенты, дипломаты — словом, все кто угодно. Какими ни были и как ни отличались их дарования, объединяло их презрение к “совку”. Один почитатель написал им письмо, которое стало их любимым: “Поздравляю! У вас газета не просоветская и не антисоветская, а просто несоветская”. Все они были молоды и не мучились проблемами старших коллег. Идеологические терзания таких людей, как Лен Карпинский, этим ребятам казались чушью — ну, может быть, грустноватой.

Типичным сотрудником был редактор отдела экономики Михаил Леонтьев. Он изучал экономику в Плехановском институте, но, чтобы не заниматься “идиотизмом, служа режиму”, ушел из академической сферы и несколько лет работал краснодеревщиком, реставрируя старинную мебель. Он ничего не писал: “А зачем бы?” Впрочем, в 1989 году он напечатал в латвийской газете Atmoda довольно проницательную статью “Новый консенсус” о набиравших силу фашистах, националистах и милитаристах. “Вот, пожалуй, и все, что я мог тогда сделать, — сказал Леонтьев. — Я не мог работать в старых газетах. Мой приход сюда, вообще — то, что я нашел «Независимую газету», было прорывом, мы чего-то такого ждали. Наш принцип освещения экономики — не рвать на себе и на других волосы, выясняя, куда смотреть правильно — в сторону марксизма-ленинизма или капитализма. Это мертвые споры. Неужели действительно стоит снова жевать вопрос, хорошо или плохо искать здоровый баланс между эффективностью и социальным благополучием? Или достаточно ли справедливы законы рынка? Я так не думаю. Я на страницах нашей газеты не пишу ни про коммунизм, ни про какие-либо другие религиозные системы. Это не мое дело”.

Сгущающаяся политическая атмосфера той зимы, дурные предчувствия относительно неприкрытого сговора между армией, КГБ и КПСС позволили “Независимой газете” обрести цель. Москвичи, читавшие “Независимую” в самые первые месяцы ее выхода, отдавали себе отчет в происходящем и получали предостережение о грядущем политическом взрыве. “Московские новости”, напротив, были по-прежнему сдержанны. Газета больше не отчитывалась перед государственными цензорами — те или исчезли вовсе, или приспособились к новым условиям, так что она скорее повиновалась внутренним установкам на благопристойность и осторожность и сохраняла почтительную верность Горбачеву и старым идеалам шестидесятников.

Неделя шла за неделей. “Независимая” меняла представления людей о том, что такое газета. 27-летний репортер Сергей Пархоменко быстро становился самым въедливым политическим обозревателем “НГ”. Потомственный журналист, Пархоменко прославился своими репортажами в ежемесячном журнале “Театр”, для которого в мае 1989-го освещал первую сессию Съезда народных депутатов. Эту работу он называл “преимущественно театральной критикой”. Горбачев играл роль Великого Реформатора, Сахаров — Воинственного Святого, а КПСС была Хором злых сил. “Представьте, как если бы в Америке транслировали по телевизору заседания Филадельфийского конвента ^[133], — говорил Пархоменко. — Старый режим день ото дня понемногу отмирал. Ни одна пьеса так не изменяла свою аудиторию”.

Однажды вечером мы с Сергеем отправились в типографию “Известий”, где печаталась “Независимая газета”. Он был выпускающим редактором, посредником между печатниками и редакцией, которая постоянно норовила вставить в последний момент в номер какую-нибудь свежую новость. С утра он уже написал колонку для своей газеты и еще несколько текстов для других изданий, где он работал как фрилансер. Подобно многим хорошим молодым репортерам в Москве, Пархоменко понял, что может получать гонорары в валюте, работая на зарубежные новостные агентства, — в его случае это было France Presse, государственное информационное агентство Франции. Эта работа дала ему новое понимание того, что такое журналистика. “С французами я пристрастился к настоящей репортерской работе, — рассказывал он. — Это совершенно другая история. Кто первый добудет информацию? Кто поговорит с источником? Раньше было только так: «Я думаю то-то», «Я думаю се-то». А теперь все переменилось, и мне это нравилось. И я хотел этому научиться. Видите ли, я всегда знал, что буду работать в таком месте, как «Независимая газета». Я это чувствовал. Мне нужно было издание без комплексов. Есть газеты и радикальнее, но меня не интересует соревнование — кто всех радикальней или либеральней. Я терпеть не могу единомыслие, консенсус”.