Могила Ленина. Последние дни советской империи - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Ремник cтр.№ 110

“Мои предки тоже были предпринимателями, белой костью. Теперь мы возвратим этому зданию прежний вид, — сказал Данилец, показывая мне комнаты, которые Набоков обессмертил в автобиографической книге (русский вариант «Другие берега», английский — Speak Memory). — Для меня это место олицетворяет связь со всем, что мы потеряли и хотим вернуть. Люди забывают, что до революции в России существовала деловая жизнь. Это теперь мы в лучшем случае страна третьего мира. Я хочу восстановить утраченное. Так что когда ко мне приходят с интересными проектами, я в них вкладываюсь — или деньгами, или оборудованием и помещением.

Все знают, что сейчас ушлые партийцы хотят захапать как можно больше, пока их не погнали взашей. И я считаю: пускай! Большинство из них плохо соображают и даже не представляют, что такое настоящий бизнес. В ближайшие годы все приберут к рукам молодые. Мы будем строить империи, но не империи зла”.

В классическом марксизме первоначальной стадии накопления капитала сопутствуют “симптомы болезни”. В Советском Союзе главным таким симптомом стало стремительное распространение разных способов ограбления: рэкета, финансовых пирамид и поджогов, — а также заказных убийств. Заславский и районные отделения милиции постоянно сталкивались с такими проблемами, особенно в тех местах, где открылись новые частные предприятия. Однако мне почему-то больше повезло не с московской, а с ленинградской мафией.

Алекс Кан сказал, что знает человека, который знает человека, который торгует компьютерами и “всем остальным” со склада в Васильевском районе. Бизнесмен по имени Александр попросил нас к двум часам принести пару бутылок виски — “лучше всего Johnnie Walker” — и пообещал познакомить “с интересными людьми”. На счастье, в валютном магазине в гостинице “Астория” Johnnie Walker был.

Офис Александра оказался ужасной дырой: на полу опилки, по углам паутина и всюду пылища, даже на столе и телефоне. Александр объяснил, что виски не для него и он просит, “с учетом всех обстоятельств”, не называть его фамилию. Вскоре стало понятно, почему.

Через пять минут в комнату ввалилось четверо громил, назвавших себя “Благотворительным обществом”. Они явились за еженедельным “взносом” в 5000 рублей. Я отдал им виски, Александр — бумажный пакет. Благотворители явно были довольны. Поговорить? Да с удовольствием!

“Нас некоторые называют бандитами, — начал бывший спортсмен по имени Сергей, хрустя пальцаи. — Но мы на это смотрим иначе: мы людей защищаем. И мы их убеждаем, что им нужна наша защита”. По словам Сергея, иногда они для большей убедительности прихватывают пистолеты и автоматы “Узи”, купленные на черном рынке. Мускулистый Паша, который “слегка съехал” на Афганской войне, рассказал, как именно они вели дела в ту пору, которую позднее экономисты и пресса стали называть “переходным периодом”, от централизованной социалистической экономики к свободному рынку, а сами бандиты называли “Диким Западом” и “Чикаго 30-х”.

“Сначала бизнесмену все объясняют. Очень медленно и подробно. Затем, если он не понимает, что он должен платить, его избивают. Но профессионально. Пара сломанных ребер, пара дней в больнице. В следующий раз его сажают в машину, вывозят в лес и дают лопату. Мы говорим ему: копай себе могилу. Обычно на этом месте они ломаются”.

Я никак не мог понять, рассказывают мне правду или “кидают дешевые понты”. Но подобный рэкет существовал, бизнесменов убивали постоянно. Александр, мужчина нордической внешности, на вид лет 40, старался не показывать, как страшно ему это слушать. Время от времени он тревожно на меня поглядывал. Чтобы заставить нас еще немножко понервничать, Сергей вдруг разразился полубезумным смехом — таким, каким столь впечатляюще смеялся Роберт де Ниро в фильме “Злые улицы”. Манеры, как видно, у этих ребят были импортные, как и их кроссовки Reebok. Сергей признался, что смотрел на видеомагнитофоне в своем Благотоворительном обществе “Однажды в Америке” и “Хороших парней”. “Мы многому учимся по фильмам”, — сказал он.

Бизнесменов становилось все больше, так что Благотворительному обществу жилось неплохо. Деньги вытрясали из всех — от владельцев газетных киосков до магазинов импортных товаров.

— Разница только в цене, — пояснил Сергей.

— Когда у меня скопится два-три миллиона, тогда я, может, выйду из дела и буду вести себя по правилам, — добавил Паша. — Вся жизнь впереди, куплю потом дом в деревне и буду там тихо жить.

Когда представители Благотворительного общества удалились, Александр сказал, что плата “крыше” — “просто часть современного бизнеса”. У него была только еще одна статья расходов — оплата телефонных счетов. “Страна в переходном периоде, время дикое, нет никаких установленных правил, никакой стабильности. Открыт сезон охоты. Я слышал, что один мужик не смог им заплатить, так его пытали утюгом. Девяносто девять процентов бизнесменов в городе, в том числе я, нарушают множество законов. Налоговые законы, ограничения на операции с валютой, трудовое законодательство… Если мы хотим, чтобы что-то работало, приходится нарушать. Поэтому рэкетиры знают, что отказать им мы не можем. Обращаться в милицию бессмысленно, если только ты не хочешь провести жизнь в тюрьме. А другой вариант — лежать на дне канала”.

В брежневское время незаконными операциями занимались толкачи — изможденные заводские снабженцы, мотавшиеся по стране в поисках нужных предприятию ресурсов. Инструментами толкача были взятки и подношения. Если он приезжал из Молдавии, то привозил с собой ящики вина. Если из Астрахани — литровые банки черной икры. Но толкач был лишь комической фигурой в деградировавшей и несправедливой системе. Коррупция пронизывала централизованную экономику снизу доверху — от директора мясного магазина, который продавал лучшую говядину на черном рынке, до глав министерств, которые лгали о показателях производства, чтобы выслужиться перед генеральным секретарем.

Несмотря на все разговоры о реформе, циническое отношение к законам и их нарушение продолжали бытовать повсеместно. “За 70 лет привычка к «двойной честности» размыла представления о морали, — говорил эмигрант Владимир Алексанян. — Ты крадешь на работе. Ты лезешь без очереди. Если тебе удобно, ты не выполняешь обязательства. Нечестность в нас въелась. И если в бизнесе кто-то ведет себя честно — это потому что он принял такое сознательное решение, и обычно его хватает ненадолго. Глубоко укорененных нравственных принципов у нас нет”.

Коррупция была чем-то само собой разумеющимся. В Кировском районе Ленинграда, по словам чиновников и бизнесменов, предприниматели очень быстро обнаружили, что, для того чтобы сделать ремонт в здании или получить приличное место под киоск, нужно было заплатить районному архитектору. Наконец этого архитектора, Тимура Куриева, взяли с поличным в бане: он получал взятку в 9000 рублей. Одно из типичных надувательств горбачевской эпохи называлось “управляемый коллапс”. Чтобы поддержать получастные-полугосударственные кооперативы, правительство кредитовало их, выдавая большие стартовые суммы под низкий процент. Некоторые кооператоры действительно открывали на эти деньги магазины и предприятия. Но другие, не верившие в то, что либерализация продлится дольше нескольких месяцев и желавшие быстро сколотить капитал, брали деньги, а когда приходило время их отдавать, говорили: “Простите, бизнес прогорел”. Единственное, чем мог ответить банк, — удержать 12 процентов из скудной государственной зарплаты должника. Едва появлялась новая форма коммерции, рядом с ней тут же вырастал новый тип рэкета. Когда в июле 1988 года Sotheby’s впервые провел в Москве аукцион по продаже современной советской живописи, дельцы черного рынка тут же нашли источник быстрого дохода. Советские художники рассказывали мне, что человек, представлявшийся Олегом Петровичем (прозвище — Цыган) со своими подручными заявлялся к ним в мастерские и требовал отдать ему работы, которые, по его расчетам, должны были принести хорошую валютную прибыль при продаже за рубеж. “Мои друзья от него серьезно пострадали. Они говорили, что у него в списке есть и я: ему нужно четыре или пять моих работ — тех, которые он видел в каталоге Sotheby’s, — рассказал мне московский художник Лев Табенкин, продавший много полотен за границу. — Эти люди действуют по системе. Пока они до меня не добрались, но я в последнее время мало работаю в мастерской”.