Если.
Если бы не все это, с Антоном, умирающим в реанимации, ничего бы и не случилось.
«Если» – самое мерзкое слово, слово-предатель мечты, слово-скальпель. Любимое слово неудачников.
Все как-то почти в одно мгновение переосмыслилось и казалось нелепым, глупым, детским. И осталось только чувство пожирающего, как стая пауков, страха.
– Молчи, – попросила Алла, набирая на телефоне непослушными пальцами кого-то из высокопоставленных знакомых, чтобы выйти на главврача. – Молчи, Кирилл, просто молчи.
С одной стороны, она была рада – думала уже, что Кирилл лично что-то сделал Антону: такого она бы точно не пережила, а с другой – чувствовала, как по клеточке умирает душа: безвестность убивала.
Алла не понимала, что с сыном. Она боялась за сына. Она молилась о сыне – впервые за много лет обратившись к высшим силам.
Время тянулось медленно. Секунда казалась минутой, а минута – часом.
Когда к ним вышел, наконец, мужчина в белом халате и с совершено уставшим лицом, Адольская тотчас подскочила к нему, перегородив путь.
– Дежурный врач? – спросила она.
– Родственники Тропинина, я так понимаю? Давайте поговорим. Но никаких прогнозов давать пока не могу, – сразу же предупредил мужчина.
– Просто скажите: выживет или нет? – пересохшими губами спросила Адольская. Сердце снова кольнуло.
– Если выйдет из комы в ближайшие несколько суток, можно будет говорить о благоприятном прогнозе для пациента, – осторожно, обтекаемыми фразами отвечал врач. И уточнил: – Вы ему кто?
– Мать, – тихо ответила Алла. Она ведь мать, верно? Несмотря на то, какие между ней и Антоном отношения? Она всегда оставалась его матерью. Всегда.
– Кто-о-о? – протянул врач и даже очки снял с носа, с недоумением глядя на светловолосую статную женщину, у которой из-под пальто виднелась сорочка.
– Мать, – повторила Адольская.
– Может быть, правду скажете? Я могу разговаривать только с близкими родственниками, – недовольно поджал губы врач.
– Вы глухой или тупой? – прошипела женщина, которая точно не ожидала такой реакции.
– Идите-ка вы, мать, шутить в другое место, – резко отвечал мужчина в белом халате. – Это отделение реанимации, а не цирк. Мать она! Мы тут за жизни боремся, а она устраивает непонятно что!
От этих слов в глазах Аллы помутилось.
– Слушай, ты, любезный, ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь? И как разговариваешь? – заговорила женщина жестко – так, как привыкла, и врач опешил. – В вашей реанимации мой сын, – ткнула она себя в грудь. – И если с ним что-то случится, ты легко не отделаешься, дорогой мой. Я тебя не просто посажу, я всю твою семью…
– Мама, – вдруг неуверенно произнес Кирилл, трогая Аллу за плечо, но она не обратила на это никакого внимания.
– … понял меня? Я все тут по кирпичикам разложу, – продолжала гневно женщина, которой в эти секунды казалось, что там, за темно-зеленой стеной, из-за того, что этот козел в белом халате ничего не делает, умирает ее родной сын. – И тебя разложу.
Кирилл вновь тронул ее за плечо.
– Посмотри назад, – тихо сказал он.
– Да что тебе надо?! – закричала Алла, но все же обернулась. И замерла.
Кто-то там, наверху, услышал ее молитвы.
Позади них стоял совершенно здоровый Антон, держащий за руку свою девчонку, и смотрел на происходящее с огромным интересом. Наверное, слышал все ее слова.
– Что происходит? – спросил он, переводя взгляд с матери на брата.
– Женщина нашла своего восьмидесятилетнего сына Игната Федоровича Тропинина, – ядовито произнес доктор, который, правда, за время работы привык к неадекватным родственникам, перепуганным за жизнь и здоровье любимых людей.
– Мы перепутали, – сказал Кирилл, глазам своим не веря. – Однофамильцы.
– Вот как? Вам бы, женщина, сдержаннее быть. Это реанимация, а не базар. Всего хорошего, господа, – и мужчина в белом халате скрылся за дверями отделения.
Алла молча подошла к Антону, осмотрела его внимательно, положив ладони на его щеки, и, лишь убедившись, что тот в полном порядке, кровью не истекает и умирать не собирается, опустилась на скамью в полном изнеможении.
Алла не вешалась сыну на шею с радостными криками, не плакала от счастья, не била от переполняющих ее эмоций – просто села и уставилась в одну точку.
– Живой, – только и сказала она, а Антон лишь смотрел на нее изумленно и не знал, что ответить. Он отлично слышал громкие, переполненные злостью и неподдельным отчаянием слова матери и догадался – она отчего-то решила, что ему плохо и он в реанимации.
То, что она способна переживать за него, стало открытием, и Антон, решивший уже, что для матери он никто, был ошеломлен.
Все для него был удивительным: и то, что пальцы ее на его щеках дрожали, и то, что выглядела она сейчас – ненакрашенная, без укладки, в криво застегнутом впопыхах пальто – не как бизнес-леди, а как обычная, уставшая женщина. С тенями под глазами, морщинками, растерянная, а не воинственная. Какая-то совершенно другая и – парадокс – живая.
Они оба молчали – и мать, и сын. Она сидела, он – стоял рядом. И смотрели они оба в одну и ту же сторону, не зная, что нужно сказать.
Катя, которая стояла в стороне, глядя на них, лишь вздохнула. Она перевела взгляд на близнеца своего любимого человека и поняла, что глаза у него мокрые, и в них все еще остается страх: терпкий, липкий, противный…А где-то там, за страхом, – свет.
Кирилла ей отчего-то тоже стало жаль.
* * *
Все произошло совсем не так, как представлял себе это Кирилл.
Потеряв сознание, он не увидел, как Антон в последний момент увернулся, услышав слабый крик брата, и почти тут же ему на помощь бросились парни, которых позвала перепуганная Катя. Впереди всех мчался радостный Келла, кровь которого кипела и требовала веселья. Да и охрана клуба быстро среагировала.
Увидев всю эту толпу, брат Дины и его друзья опешили и, решив оставить сведение по счетам до лучших времен, бросились к своему «Порше», который с визгом газанул и скрылся за углом.
Антон был в порядке – так, пара ушибов, пустяки, зато Кирилл находился без сознания, и ему тотчас вызвали «скорую». Он без движения лежал на асфальте с окровавленной головой, и Антон сам измерил ему пульс, повернул на бок, подложив под голову свою кожаную куртку, и не отходил от Кирилла до тех пор, пока не приехали врачи.
Он смотрел в бледное лицо брата, впервые за долгое время видя его так близко, и в какой-то момент Антону показалось, что он смотрится в зеркало. Сложно было сказать по выражению его глаз и сжатым губам, что он чувствует, но Катя, стоявшая позади, точно знала – Антон переживает за брата. За то время, пока они были вместе, она научилась читать его – не полностью, но частично. И этих знаний ей хватило, чтобы понять – любимый человек сейчас, хоть и молчит, но на пределе своих эмоций.