– Из-за вида крови, – выдохнула я. – Вчера я не боялась крови. А сегодня…
Тропинин спросил вдруг осторожно:
– Он тебя как-то обидел?
Хоть голос его был мягок, я знала, что за напускным нордическим хладнокровием прячется пылкий нрав.
– Нет, – покачала я головой.
Он взял мои руки в свои.
– Я поняла, что это не тот человек, с которым я должна общаться, – пришлось признаться мне.
– Рад, что ты это поняла, – медленно кивнул Антон. И я вдруг подумала, что он, наверное, заранее знал, как и Нинка, что наше с Кезоном общение ни к чему хорошему не приведет. Только Антон молчал: он не хотел выглядеть ревнивцем, ограничивающим мою свободу. И он верил мне.
– Не потому, что он плохой. Мне кажется, он хороший человек. Но я правда считала его своим другом. А он… Ты ведь слышал: он сказал, что я ему нравлюсь, – призналась я, потрясенно глядя на своего парня. – Просил дать ему шанс. Говорил ерунду. Боже…
Антон приподнял бровь и вдруг усмехнулся:
– Ему не стоило забывать, что тебе нравлюсь я.
Наши лбы соприкоснулись.
– Я люблю тебя, – мой голос был нежен, тих, но уверен. – Очень. Ты ведь знаешь, Антон. Но Кирилл был таким хорошим другом… Друг-музыкант, из другой страны, интересный и позитивный. Ну у кого такие друзья еще есть? Мне жаль, что так вышло. Ненавижу терять людей. Ненавижу, когда они уходят.
– Уходят только ненужные, – сказал Антон.
Он сел рядом, одной рукой обнял меня, а второй вытащил мобильник, позвонил Филу и попросил его прийти на лоджию.
И до того, как Филипп пришел, мы сидели в обнимку. Не целуясь, как обычно, не разговаривая, а молча.
В голове вился рой мыслей. Я все еще была в шоке.
Теперь ты можешь гордиться! В тебя влюблена звезда!
У меня лишь одна звезда – и ее свет греет меня сейчас.
– Ты думаешь о нем? – ревниво спросил Антон. – Думай обо мне. Всегда думай обо мне.
– В этом у тебя нет соперников, – призналась я. Я думала о нем постоянно: вспоминала, мечтала, строила планы…
– Я хочу на море, – зачем-то сказала я. – Мы ведь съездим?
– Летом. У меня будет несколько важных выступлений. У тебя – экзамены. А потом – съездим.
– И ты тоже будешь на экзаменах? – спросила я. Официально Антона перевели на заочное обучение.
– Как знать, – отвечал он. И снял с моей руки потрепанный браслет.
Пионы было жалко – как и дружбу с Кириллом. И до сих пор не верилось, что отношения можно прекратить за десять минут.
Филипп, весьма удивленный, появился довольно быстро. Как и просил Кей – один.
– Посиди с ним, – сказал Антон мне, тотчас вскочив на ноги, – пока я не вернусь.
– Куда ты? – вцепилась я в него, подумав, что Тропинин отправился к Кезону. И была права.
– Я должен с ним поговорить, – нахмурившись, сказал он. – Обещаю, просто с ним поговорю. Просто разговор.
И Антон стремительно удалился.
– Что случилось? – удивленно спросил Филипп, садясь рядом и протягивая мне молочный коктейль, который заботливо взял с собой.
– Глупость одна… Лучше расскажи, что случилось с Келлой и Матвеем? – перевела я разговор. – Все в порядке?
– Если у Келлы – то да, – отозвался задумчиво Фил. – А у второго разбито лицо. Не страшно. Но крови много было.
– Что они не поделили?! – посмотрела я на парня.
– Думаю, Демоницу, – отвечал он.
Как оказалось, Келла ударил Матвея не просто так, а за дело.
Филипп поведал мне странную историю.
Жених совершенно случайно заглянул в зону с кэнди-баром. Его туда отправила Ниночка, дав задание принести ей сладости – какие-то мудреные миндальные пирожные. Не знаю, что она пообещала Келле, но тот поручение своей Королевы решил выполнить. Однако едва он оказался в кэнди-баре, который был отгорожен перегородкой от основного зала, как весьма удивился. В кэнди-баре никого не было, кроме Матвея. И свиной головы на столике со сладостями, разумеется. Как рассказывал потом Келла, Матвей держал в руках записку и задумчиво смотрел на голову, как будто размышляя, куда эту самую записку запихать – в пасть или положить между ушами. Обалдевший Келла подскочил к ухажеру его законной дважды жены, вырвал эту самую записку, прочитал: «Подарок невесте-свинье» и, мгновенно разозлившись на Матвея за такой замечательный презент, бросился на него. Разбил ему лицо, повалил вместе с перегородкой, ну а остальное мы видели.
Парней разняли и развели по разным углам. Матвей уехал, а на Келлу набросились собственный отец и дядя Витя, которые орали наперебой. По их мнению, Ефим был неуравновешенным мужланом, который умудрился испортить даже собственную свадьбу. Правда, узнав про то, что свиная голова – подарок Матвея, оба успокоились. Зато побледнел Нинкин крестный, не ожидавший от племянничка таких фортелей.
– Это Матвей решил подложить Ниночке такой подарок? – прижала я пальцы к губам. – Ужас! Отвратительно!
– Приятного мало, да, Катенька. Зато какую песню можно написать, – сказал Филипп, у которого, как и у Антона, явно была уже профессиональная деформация: на многие вещи он смотрел под творческим углом.
– Матвей псих!
– Все мы немного не в себе, – пожал плечами гитарист НК.
– А как там Нина? – забеспокоилась я. Если бы подобное произошло на моем празднике, я бы, наверное, очень расстроилась.
– Демоница есть Демоница, – мечтательно отвечал Филипп. – Велела запечь голову. Наверное, вскоре ее преподнесут гостям.
Ну Нинка дает!
– Боже. Она тоже не в себе! – воскликнула я пораженно.
– Они с Келлой друг друга стоят, – с улыбкой подтвердил музыкант.
* * *
Кирилл словно знал, что Кей вернется к нему – для разговора. А потому никуда не ушел. Он так и сидел в той самой лаундж-зоне, только уже не на лавочке, а на подвесных качелях. И неспешно раскачивался, отталкиваясь ногами от пола.
Приход Антон заставил его улыбнуться.
Честно говоря, Кезон пожалел уже, что так опрометчиво сказал Кате о своих чувствах, хотя был искренен. Она действительно понравилась ему. То ли потому, что была особенной, то ли потому, что принадлежала Антону Тропинину – кто знает?
Важно было то, что его к ней тянуло. И когда Катя оказалась в его руках, он с трудом сдерживался от того, чтобы не сделать чего-то непозволительное.
Рядом с ней, такой беззащитной и очаровательной, хотелось быть романтичным. Дарить нежность. Проявлять заботу.
Кирилл говорил Кате правду – это чувство было фантастическим, по крайней мере, для него. Он давно не чувствовал такой привязанности к женщинам. Не испытывал желания защищать и радовать.