Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - читать онлайн книгу. Автор: Ханс Хенни Янн cтр.№ 20

Он побежал. Подался наверх. Прошел через какую-то дверь и снова спустился по трапу. Он стоял теперь в парусной каюте. Там горела шахтерская лампа, слабым пламенем. Подвешенный поперек помещения, над многими слоями жестких парусов со шкаторинами, покачивался гамак. В нем спал старый парусный мастер. Альфред Тутайн долго смотрел: не лгут ли закрытые веки, можно ли доверять равномерному дыханию. И с удовольствием втягивал в нос кусачий запах древесного дегтя, олифы. Старик спал крепко. Глаза матроса блуждали по просторному помещению, набитому подсобными материалами. Рядом обнаружилась канистра. Из слабо закупоренной горловины вытекло немного коричневато-черной жидкости; липкие капли на тулове сосуда не позволяли прочесть большую, с красной каймой этикетку. Тутайн дотронулся до них. Обнюхал пальцы, испачканные вязкой жидкостью. «Древесный деготь», — сказал удовлетворенно. Поднял канистру. Она была еще довольно тяжелой. Поплелся обратно — тем же путем, что пришел. На мгновение остановился на палубе и втянул в себя свежее дуновение черной морской ночи; потом снова — затхлость внутреннего пространства корабля, ребра которого уходят глубоко в воду… Матрос дотащил канистру до трупа. Нашел ощупью руки покойницы. Щедро плеснул на них. Ухватил ее за волосы. Склеил волосы вязким содержимым канистры. На лицо — деготь. На груди — деготь. В небрежно прикрытую раздувшуюся промежность — деготь. Он облепил Беззащитную клочками бумаги, натянул на верхнюю часть туловища еще один мешок. И вылил остатки из канистры на этот тюк, состоящий из мешковины, бумаги и человеческой плоти. В воздух поднялись едкие испарения. Но Альфред Тутайн уже ничего не чувствовал. Он поддал ногой пустую жестяную канистру. И та покатилась. Куда-то в бесконечность.

* * *

На следующий день суперкарго заперся у себя. Эта новость быстро распространилась. Кухонный юнга пересказывал ее с неопровержимой уверенностью. Он, дескать, получил приказ во время трапез оставлять приготовленные блюда на полу перед каютой серого человека… Ломкий голос капитана со свистом проносился мимо ушей матросов. Они, когда его слышали, пригибались. Никто не протестовал. На борту царил строгий траур. Но люди перешептывались друг с другом. Их подозрения постепенно созревали. У каждого по ту сторону лобной кости возникали туманные образы, разверзались какие-то бездны… Альфред Тутайн очень старался узнать, действительно ли новость надежна — одинаково достоверна и в дневное, и в ночное время… Он радовался поведению этого дурака. Даже отважился явиться на глаза капитану. Он находил время, чтобы побыть в матросском кубрике, впитывал болтовню этих идиотов как сладостное откровение. Он стал свидетелем смятения корабельного плотника, подслушивал его удручающе-грязные безумные речи: что будто бы мать этого человека, шлюха, живьем была запрятана в один из стоящих в трюме ящиков, в качестве груза ^{36} . Альфред Тутайн расчленял отвратительные предположения мастерового: и без страха, шаг за шагом, проникал в лабиринт этой навязчивой идеи. Он хитростью выманивал на поверхность отчаянно-смелые признания. Такие вещи его утешали. Повсюду — кошмарное царство порока. Грех — нечто общепринятое, встречающееся повсюду. И еще — неточность любых сообщений, разгул лжесвидетельств. Грубое чувственное восприятие, неспособное проникнуть сквозь пелену тумана. Унылое убожество и грязь, неразличимые. Все заперты в собственной плоти, которая полна ненасытных желаний, но начинает гнить после первого же дня разлуки с дыханием… Его удивление — поначалу невинное, потом сладострастное — превратилось в самонадеянность. Безбрежный океан тьмы, по которому плывет на парусном корабле человечество… Только для святых мир прозрачен: для людей же с земным чувственным восприятием стены воздвигаются даже перед солнцем ^{37} . Низвергнуться на звезды могут только легкие души. Плоть большинства — миллионов — неотделима от земной коры…

Альфред Тутайн набрался мужества и намеренно попался на глаза жениху. Ах, были бы они скованы одной цепью, чтобы матрос мог его направлять! Или — стали бы двумя заговорщиками! С единым мнением относительно запутанной ситуации! Рот у него горел от нетерпения. И матрос начал выкладывать всякие лживые измышления, прикрытые скромным одеянием правды: объяснения, которые он приправлял неискренним гневом, характерным для обманщиков. Он уводил своего слушателя все дальше в Приблизительное, по пустынному плато Не-Реальности, — пока полная обещаний земля, вечно зеленая, обогреваемая Солнцем и Луной, сулящая урожай за урожаем… — пока они не увидели эту Страну Лжи у себя под ногами. Они смотрели на нее сверху, как бы с горы…

Между тем наступил вечер, и жизнь Альфреда Тутайна опять осложнилась. Суперкарго, конечно, не показывался; однако доверительность, возникшая между матросом и слепым пассажиром, рассыпалась. Эти двое стали врагами, как только разошлись в разные стороны в беспросветно-темном корабельном нутре; а не разойтись они не могли, поскольку задачей одного из них было найти то, что прятал другой. У Альфреда Тутайна оставалась одна надежда: что колдовское оцепенение, охватившее всех людей на борту после смерти Эллены, продержится еще какое-то время. Поддавшись своего рода ослеплению, он верил, что это превращение, как болезнь, будет развиваться: поразит чувственное восприятие людей еще большей слепотой. У него самого глаза уже горели. Он несколько ночей не спал… или спал совсем мало. Покрасневшие веки были склеены мучнистыми струпьями. Держать оборону ему помогали только собственная безрассудная дерзость и простодушие. В ту ночь ему предстояло пойти на крайние меры, чтобы защитить себя. В темноте он нес вахту возле дегтярного свертка. Заставить Густава Хорна — где-то вдали отсюда — изменить направление выбранного пути, как было прошлой ночью: на такое матросу, по его ощущениям, не хватило бы сил. Он просто надеялся — ничего другого ему не оставалось, — что жених сам обойдет это место стороной, как случилось вчера. Однако около полуночи Густав Хорн явился. Подошел почти вплотную. Он стоял перед несшим вахту Альфредом Тутайном. И хотел пройти мимо. Луч его фонаря уже осветил сверток. Альфред Тутайн попытался крикнуть. Но только беззвучно раззявил рот. Шире расставил ноги. И, раскинув руки, поднял их. Жених смотрел на него, как если бы увидел Распятого. Со страхом, для которого нет имени. Потом Густав отступил на шаг и исчез. Альфред Тутайн подозревал, что он еще вернется. Матрос уже утратил и разум, и волю. Покойница сама без всяких околичностей сказала ему: «Ты должен унести меня отсюда». Он промолчал. Она повторила требование. Он не стал размышлять. А сразу взялся за дело. Взвалил ее себе на плечи, вместе с пропитанными дегтем мешками. И почувствовал, что груз, который он несет, есть нечто бренное. Что с ним разговаривала падаль. Он больше не думал, что это Эллена. Он больше ни о чем не думал. Разлагающуюся тащил он на себе.

* * *

Третью такую ночь он бы не выдержал. Это он понимал. Суперкарго снова выбрался из своей каюты. Он, казалось, принял какие-то решения. Зашаркал по коридорам, исчез где-то. Альфред Тутайн, уже не думая об осторожности, высосанный смертным страхом, крался за ним. Он видел, как серый человек остановился в каком-то помещении — глубоко внизу, в корабельном нутре, — осмотрел, усмехаясь, свинцовую печать, посветил на нее фонариком, потянул пальцами пеньковую веревку, узлы которой скреплялись пломбой. Альфред Тутайн, незамеченный, укрылся в засаде, ждал. Суперкарго удалился. Альфред Тутайн, в своем укрытии, продолжал ждать, как будто знал, что другой вернется. Суперкарго вернулся, зашел в это помещение, снова осветил и ощупал печать. Альфред Тутайн, как ему показалось, увидел, что пальцы суперкарго тянут веревку сильнее. Они тянули ее, но не порвали. Серый человек сухо усмехнулся. И опять удалился. — «Что-то случится», — сказал себе Альфред Тутайн. Он чуть не умер от нетерпения. Но тут суперкарго явился в третий раз, встал перед опечатанной дверью, зашептал дереву: «Откройся, откройся!» Казалось, свинцовая печать обжигает ему руки. Он вынул маленький нож. Однако не перерезал веревку. А обратился в бегство. «Что-то случится», — задыхался Альфред Тутайн. Собственное нетерпение едва не погубило его. Вес чудовищного плана грозил раздавить. Он вытащил свой нож, подбежал к двери. Соприкоснувшись с клинком, веревка как бы растаяла. Свинцовая пломба упала на пол. Альфред Тутайн метнулся назад, в убежище. Он не знал, что сделал, не знал, что еще сделает. Притащить труп в грузовой отсек… Сами стены к этому призывали. Из темноты надвигалось шарканье. «Кто здесь?» — крикнул он. Сердце остановилось. Он упал, без сил, — как скошенная трава, как цветок ^{38} . И тут донесся голос: «Клеменс Фитте, плотник». Альфред Тутайн удивился, что еще не умер. Поднялся на ноги. Ухватил что-то перед собой. Он держал какого-то человека. И человек этот был корабельным плотником.