Я получил уведомление, что войско Черноморское умножается до 25 000 душ, переселяемых из Малороссии по добровольному их вызову, и что переселение, начавшись в 1821 году, продолжится три года. Распоряжение сие сделано по представлению генерал-майора Киселева, которому поручено было обозрение войска, и оное необходимо по уменьшению народонаселения от вредного климата.
Довольно задолго до окончания года повсюду было совершенно покойно, и я вознамерился ехать в Петербург. Из России имел я известие, что государь по окончании конгресса в Троппау возвратится к новому году в С.-Петербург. Выехав из Тифлиса в конце декабря месяца, до самого Орла не имел я никаких из Петербурга известий. Посланный ко мне фельдъегерь ехал другою из России дорогою и заболел в пути.
С ним, как после узнал я, посланы были бумаги, что возникшая в Неаполе революция понудила союзных государей продолжить конгресс, и дабы находиться ближе к месту происшествий, перенесен оный в город Лайбах, в австрийских владениях, куда уже отправился император, и потому нет ничего точного насчет его возвращения.
В Орле подтвердились все сии известия, и я не знал, на что решиться. Мог я, пробыв в Петербурге несколько времени, не дождаться государя, ибо не приличествовало мне долгое время быть в отсутствии от своего места; возвратиться же из Орла было не более прилично, ибо никто не поверил бы, что неизвестны мне были происшествия, и подумать могли, что ехал я единственно для свидания с отцом моим. Итак, предпочел я ехать далее.
В бытность мою в Петербурге короткое время получены известия о возмущении греков против турок, и все давало вид, что неуспешные дела посланника нашего в Константинополе доведут нас до разрыва с Портою; о возвращении государя подтверждались слухи и приуготовлены были на границе экипажи. На сделанный мною вопрос партикулярным письмом, могу ли я дождаться государя, начальник Главного штаба его величества ответствовал мне по его приказанию, чтобы я оставался в Петербурге.
Вскоре за сим возгорелась революция в Пьемонте, и казалось, что Франция принимает в оной участие. Заговор скрывался между войсками, и часть оных, возмутившись, заняла крепость Александрию. Король, угрожаемый опасностию, оставил государство.
Австрийские войска из соседственных Пиемонту областей выступили немедленно, дабы воспрепятствовать распространению духа мятежа, а государь император, вспомоществуя австрийцам, назначил особенную армию изо ста тысяч человек, которой и дано повеление приуготовиться к следованию в Италию. В Австрии делались распоряжения для путевого продовольствия сих войск.
Я получил высочайший рескрипт и приказание приехать в Лайбах. Начальник Главного штаба сообщил мне, чтобы я поспешил приехать. Были слухи, что я назначен главнокомандующим идущей в Италию армии, и прежде отъезда моего из Петербурга получены некоторые иностранные газеты, в коих о том упоминаемо было.
В конце апреля месяца приехал я в Лайбах. Революция в Неаполе совершенно прекратилась, самый город занят уже был австрийцами. Успехи австрийских войск в Пиемонте и сдача на капитуляцию Александрийской крепости положили конец возмущению.
Не было ни малейшего сомнения, что Франция не приемлет никакого в том участия, и определено возвратить российскую армию. Государь 1-го мая отправился в Петербург, мне приказано прибыть туда же. Я получил позволение провести некоторое время в Вене и Варшаве.
Таким образом, сверх всякого ожидания моего, был я главнокомандующим армии, которой я не видал и доселе не знаю, почему назначение мое должно было сопровождаемо быть тайною. Не было на сей счет указа, хотя во время пребывания в Лайбахе государь и император австрийский не один раз о том мне говорили. Это не отдалило неудовольствия от тех, которые почитали себя вправе быть предпочтенными мне, и я умножил число завиствующих моему счастию.
Немного оправдался я в глазах их, оставшись тем же, как и прежде, корпусным командиром. Конечно, не было доселе примера, чтобы начальник, предназначенный к командованию армиею, был столько, как я, доволен, что война не имела места. Довольно сказать в доказательство сего, что я очень хорошо понимал невыгоды явиться в Италии вскоре после Суворова и Бонапарте, которым века удивляться будут.
Русскому нельзя не знать, какие препятствия поставляемы были Суворову австрийским правительством, а из наших и лучших даже генералов не думаю, чтобы возмечтал кто-нибудь ему уподобиться.
Проживши в Петербурге до 30 числа августа, имел я вид претендента на какую-нибудь награду, и государь, всегда ко мне милостивый, между прочими награжденными в сей день пожаловал мне и аренду, от принятия которой я отказался. Дивно великодушен был государь, и награждая меня, и выслушивая отзыв мой, что я награды не приемлю.
Могу признаться, что в отказ мой не вмешивалось самолюбие, но почитал я награду свыше заслуг моих и мне ни по каким причинам не принадлежащею. Средства существования, хотя не роскошные, доставляла мне служба, вне оной не страшился бы я возвратиться к тому скудному состоянию, в котором я рожден, но еще мог надеяться на гораздо лучшее, ибо отец мой за усердную службу свою получил награды от императрицы Екатерины II.
В первых числах сентября я отправился обратно в Грузию, чего многие не ожидали. Прибыв в Екатеринодар, занялся я рассмотрением состояния войска Черноморского, и оно [оказалось] как в отношении военном, равно как и по части хозяйства, в совершеннейшем расстройстве. Тут узнал я о подробностях сражения с закубанцами [кавказцами], которые в числе до полутора тысяч лучших, под предводительством известнейших их разбойников, сделали нападение на земли черноморцев с намерением разорить их селения.
Приличные распоряжения, смелость в предприятии генерала Власова 3-го и чрезвычайно темная ночь, скрывшая малые его силы, приуготовили гибель разбойников.
Следуя за ними с тылу, отрядив небольшую часть казаков, которая вела с ними перестрелку спереди в то время, как в окружности повсюду зажженные маяки и пушечные сигнальные выстрелы привели закубанцев в замешательство, он успел отрезать дорогу к отступлению, и когда они, не подозревая о его присутствии, думали безопасно возвратиться, встретил он их картечными выстрелами и ружейным огнем расположенных в камышах казаков.
Почитая себя отовсюду окруженными, искали они спасения в бегстве: часть одна, случайно направившаяся по сухому месту, могла, хотя с потерею, удалиться, но главные их силы, обманутые темнотою, попали на обширный и глубокий залив из реки Кубани, и сильно преследуемые казаками, потонули в оном, и не спасся ниже́ один человек. Казаки вытащили в последующие дни с лишком 600 лошадей и более нежели таковое число богатого оружия.
Закубанцы, приезжавшие для вымена пленных, признавались, что в сем случае лишились они храбрейших из своих вожатых и разбойников и что вообще потеря их простирается свыше тысячи человек. Черноморские казаки никогда не имели подобного успеха против закубанцев и, как узнал я от генерала Власова, что если бы не ночь препятствовала им видеть силы их, конечно, не смели бы они вступить с ними в дело. И при сем неожиданно счастливом происшествии страх, внушенный прежде закубанцами, наводил на них робость.