Девушка, которая застряла в паутине - читать онлайн книгу. Автор: Стиг Ларссон, Давид Лагеркранц cтр.№ 54

Его чуть не хватил удар. Микаэль Блумквист появился на всех сайтах, что было крайне неприятно. Не только потому, что Уве еще накануне с такой радостью отмечал, что младшее поколение едва знает, кто такой Блумквист. К тому же он ненавидел логику СМИ, превращавших в звезд всех – журналистов, артистов и черт знает кого – только потому, что те попадали в передряги. Им бы следовало написать: вышедший в тираж Блумквист, которому даже не позволят остаться в собственном журнале, если только решать будут Уве и «Сернер Медиа». Но главное: не кто-нибудь, а Франс Бальдер…

Почему именно его убили на глазах у Микаэля Блумквиста? Так типично, так безнадежно… Хотя все эти тупые журналисты явно еще не врубились в ситуацию, Уве знал, что Франс Бальдер – крупная фигура. Не так давно принадлежавшая «Сернер» газета «Дагенс аффэрслив» в специальном приложении, посвященном шведской науке, даже снабдила его ценником: четыре миллиарда… как они только это вычислили? Но Бальдер, несомненно, являлся звездой, и главное, он вел себя, как Гарбо ^[53] – не давал никаких интервью, что, конечно, добавляло ему яркости.

Сколько вопросов задавали ему одни только журналисты «Сернер»… От стольких же он отказывался, или даже не отказывался, а просто не удостаивал ответом. Многие коллеги – Уве это знал – считали, что мужик скрывает потрясающий материал, и поэтому Левину был ненавистен факт, что Бальдер, по сведениям газет, захотел посреди ночи поговорить с Блумквистом. Неужели дело может обстоять так плохо, что Микаэль, посреди всех разборок, заполучил сенсацию? Это было бы слишком ужасно. Уве снова, почти с маниакальной навязчивостью, зашел на сайт газеты «Афтонбладет», и ему сразу попался на глаза заголовок:

Статью иллюстрировала крупная фотография Микаэля, на которой тот отнюдь не казался располневшим. Проклятые редакторы, конечно, выбрали самый выигрышный снимок – по этому поводу Уве тоже слегка ругнулся. «Я должен что-то предпринять», – подумал он. Но что? Как можно остановить Микаэля, не вмешавшись, подобно старому восточнонемецкому цензору, и не навредив еще больше? Как же ему… Левин снова посмотрел на залив, и ему в голову пришла идея. «Уильям Борг, – подумал он. – Враг моего врага может стать моим лучшим другом».

– Санна! – закричал он.

Санна Линд была его молоденькой секретаршей.

– Слушаю, Уве?

– Закажи нам с Уильямом Боргом ланч в ресторане «Стурехоф» ^[54], немедленно. Если Борг занят, скажи ему, что это важно. Он сможет даже получить прибавку к зарплате, – сказал Уве и подумал: «Почему бы и нет? Если он согласится помочь мне в этой неразберихе, ему вполне можно будет немного подкинуть».

Ханна Бальдер стояла в гостиной на Торсгатан и с отчаянием смотрела на Августа, который опять вытащил бумагу и мелки, а Ханне было дано указание ему препятствовать, и ей это не нравилось. Не то чтобы она ставила под сомнение советы и компетентность психолога, но все-таки полной уверенности у нее не было. У Августа на глазах убили отца, и если ему хочется рисовать, почему его надо останавливать? Правда, ему от этого, похоже, действительно становилось плохо.

Начиная рисовать, он дрожал всем телом, и глаза у него светились интенсивным, мученическим светом, да и шахматные клетки, распространявшиеся и делившиеся в зеркалах, казались странным сюжетом, учитывая то, что произошло. Но что она, собственно, знает? Возможно, дело обстояло так же, как с его цепочками цифр. Хоть она в этом ничего не понимает, для него это наверняка имеет какое-то значение, и, может – как знать? – при помощи шахматных клеток он пытается пережить страшные события… Не наплевать ли ей на запрет? Ведь никто не узнает – а она где-то читала, что мать должна полагаться на свою интуицию. Внутреннее чувство часто оказывается лучшим орудием, чем любые психологические теории, и поэтому она решила, невзирая ни на что, позволить Августу рисовать.

Но вдруг спина мальчика напряглась, точно натянутый лук, и Ханна все-таки подумала о словах психолога, растерянно шагнула вперед и посмотрела на лист бумаги. И вздрогнула от сильного неприятного ощущения – правда, поначалу не поняла, почему.

Те же шахматные клетки, размножающиеся в двух окружающих их зеркалах, причем поразительно умело изображенные. Но там присутствовало и кое-что другое – тень, выраставшая из клеток, словно некое чудовище, призрак, и это до безумия напугало Ханну. Ей даже вспомнились фильмы о детях, в которых вселяются злые духи. Она выхватила у мальчика рисунок и поспешно скомкала его, сама толком не понимая, зачем. Потом закрыла глаза, ожидая опять услышать хриплый крик.

Но крика не последовало – только бурчание, даже похожее на слова. Ведь этого не может быть! Мальчик же не разговаривает… Ханна приготовилась к припадку, к вспышке ярости, когда Август будет биться всем телом о пол гостиной. Однако припадка тоже не последовало. Сын молча и целеустремленно схватил новый лист бумаги и снова принялся рисовать те же шахматные клетки. И тогда Ханна, не видя иного выхода, просто отнесла Августа в его комнату. Потом она будет описывать это как чистый кошмар.

Мальчик пинался, кричал и вырывался, и Ханне едва удавалось его удерживать. Она долго лежала с ним в постели, крепко обхватив его руками, тоже готовая биться в истерике, и хотя она на мгновение задумалась, не разбудить ли Лассе и попросить его затолкать в Августа выданные им успокоительные таблетки, но быстро отбросила эту мысль. Лассе наверняка страшно разозлится, а сколько бы сама Ханна ни принимала «Валиум», давать детям успокоительное она терпеть не могла. Должен быть какой-то другой выход.

Она разрывалась на части, отчаянно перебирая возможности. Подумала о матери, живущей в Катринехольме ^[55], о своем агенте Мийе, о Габриэлле – приятной женщине, звонившей этой ночью, и опять о психологе, Эйнаре Форс… как-то там, который привез Августа. Он ей не слишком понравился. С другой стороны, психолог предлагал время от времени брать мальчика к себе, и в любом случае создавшаяся ситуация – его вина. Ведь это он сказал, что Августу нельзя рисовать, вот пусть теперь и разбирается…

Наконец отпустив сына, Ханна отыскала визитную карточку Эйнара и позвонила ему, а Август тем временем, естественно, бросился в гостиную, чтобы снова рисовать свои злосчастные шахматные клетки.

Эйнар Форсберг особенно большим опытом не обладал. Ему было сорок восемь лет, и благодаря глубоко посаженным голубым глазам, новеньким очкам от Диора и коричневому вельветовому пиджаку его легко можно было принять за человека умного. Однако все, кто пытался вступать с ним в дискуссии, знали, что в его образе мыслей присутствует нечто закоснелое и догматическое и что он часто прикрывает незнание заученными фразами и уверенными высказываниями.