Девушка, которая застряла в паутине - читать онлайн книгу. Автор: Стиг Ларссон, Давид Лагеркранц cтр.№ 40

Август – так его звали – буквально окаменел от страха и долго сидел на полу, на втором этаже, механически водя рукой по красному персидскому ковру. Петер Блум, проявивший себя в других отношениях не слишком дееспособным, отыскал носки и заклеил ступни мальчика пластырем. Тогда же констатировали, что у Августа все тело в синяках и разбита губа. По словам журналиста Микаэля Блумквиста – чье присутствие создавало в доме заметную нервозность, – мальчик бился головой о кровать и стену в спальне, а также пробежал босиком по осколкам стекла в коридоре первого этажа.

Габриэлла Гране, которая почему-то остерегалась представляться Блумквисту, конечно, сразу сообразила, что Август является свидетелем. Но установить с ним контакт у нее никак не получалось, как не удавалось и утешить его. Объятия и нежность, в обычном смысле слова, здесь явно не подходили. Спокойнее всего Август становился, когда Габриэлла просто сидела рядом, чуть поодаль, и занималась своими делами; лишь однажды он, казалось, проявил интерес – когда Габриэлла в разговоре с Хеленой Крафт упомянула номер дома, 79. Но тогда она не придала этому особого значения и почти сразу дозвонилась до взволнованной Ханны Бальдер.

Ханна захотела немедленно получить сына обратно и объяснила – несколько странно, – что Габриэлле надо скорее достать пазл, лучше всего с военным кораблем «Васа», который наверняка находится у Франса где-нибудь на видном месте. Зато она не обвиняла бывшего мужа в том, что тот незаконно забрал ребенка, и не могла ответить, почему ее жених приезжал сюда и требовал его вернуть. Но, во всяком случае, складывалось впечатление, что Лассе Вестмана привела сюда не забота о ребенке.

Вообще, мальчик проливал кое-какой свет на имевшиеся у Габриэллы вопросы. Она поняла, почему Франс Бальдер проявлял в некоторых отношениях уклончивость и почему отказывался от сторожевой собаки. В течение утренних часов Габриэлла также договорилась, что сюда приедут психолог и врач, которые, если не окажется, что Август нуждается в экстренном лечении, отвезут его к матери.

Потом ей в голову пришла совершенно другая мысль. Она сообразила, что мотивом убийства необязательно было желание заставить Бальдера замолчать. Преступник с таким же успехом мог хотеть ограбить его – украсть не такую банальную вещь, как деньги, а его исследования. Чем Франс Бальдер занимался в последний год жизни, Габриэлла не знала. Возможно, это было известно только ему одному. Впрочем, приблизительно просчитать было нетрудно: скорее всего, он продолжал развивать свою AI-программу, которая, когда ее украли еще в первый раз, уже считалась революционной. Коллеги из «Солифона» изо всех сил старались получить к ней доступ, и, судя по тому, о чем однажды обмолвился Франс, он трясся над нею, как мать над младенцем. А следовательно, подумала Габриэлла, он, вероятно, спал с нею или, по крайней мере, держал ее возле кровати. Поэтому женщина встала, велела Петеру Блуму приглядывать за Августом и пошла на первый этаж, в спальню, где работали полицейские эксперты.

– Тут стоял компьютер? – спросила она.

Криминалисты покачали головами, а Габриэлла достала свой телефон и снова позвонила Хелене Крафт.

Довольно быстро установили, что Лассе Вестман исчез. Очевидно, просто сбежал, воспользовавшись общей суматохой, из-за чего исполняющий обязанности руководителя следственной группы Эрик Цеттерлунд ругался и кричал, особенно когда оказалось, что дома, на Торсгатан, Вестмана тоже нет.

Эрик Цеттерлунд даже взвешивал, не объявить ли Лассе в розыск, в результате чего его молодой коллега, Аксель Андерссон, спросил, следует ли считать Лассе Вестмана опасным. Возможно, Андерссон был не в силах отделить Вестмана от его ролей. Впрочем, оправданием ему могло послужить то, что ситуация становилась все более сумбурной.

Убийство совершенно очевидно являлось не результатом какой-нибудь обычной семейной разборки или перешедшей все границы пьянки; это было не преступление, совершенное в состоянии аффекта, а хорошо спланированное нападение на одного из ведущих шведских ученых. Ситуацию только усугубил звонок начальника полиции лена, Яна-Хенрика Рольфа, сказавшего, что убийство надо рассматривать как серьезный удар по интересам шведской промышленности. Эрик Цеттерлунд внезапно оказался в центре важного внутриполитического события, и хотя он не считался у себя в подразделении самым острым умом, но все-таки понял, что его нынешние действия будут иметь решающее значение для дальнейшего расследования.

Цеттерлунд, которому всего два дня назад исполнилось сорок один (и определенные последствия празднования по-прежнему давали о себе знать), никогда даже близко не стоял к ответственности за расследование подобного уровня. Такая задача выпала ему – пусть даже всего на несколько часов, – конечно, только потому, что ночью доступно не слишком много компетентных людей, и его начальник предпочел не будить господ из отдела по расследованию убийств Государственной уголовной полиции или кого-нибудь другого из более опытных следователей Стокгольмской полиции.

Находясь в эпицентре неразберихи, Эрик Цеттерлунд выкрикивал приказы с нарастающим ощущением неуверенности. Прежде всего, он пытался организовать эффективный опрос соседей. Ему хотелось быстро получить максимальное количество свидетельских показаний, хотя, на самом деле, он не слишком на это надеялся. Ночь, темнота. да еще и буря… соседи, наверное, мало что видели. С другой стороны, никогда не знаешь, что найдешь. Еще он допросил Микаэля Блумквиста – что, черт возьми, он здесь делал?

Присутствие одного из самых известных журналистов Швеции отнюдь не облегчало положение, и Эрик Цеттерлунд на несколько минут вообразил, будто Блумквист критически за ним наблюдает, чтобы написать разоблачительную статью. Но это наверняка были всего лишь его собственные страхи. Журналист явно сам был потрясен, в течение всего допроса вел себя исключительно вежливо и старался помочь. Тем не менее сообщить он мог не слишком много. Все произошло чересчур быстро, что, по мнению журналиста, уже само по себе являлось примечательным.

В том, как подозреваемый двигался, присутствовало что-то жестокое и действенное, и Блумквист не считал чересчур смелой догадкой, что мужчина служит или служил в армии, может быть, даже в элитном подразделении. Его манера поворачиваться и стрелять выглядела результатом долгих тренировок, и хотя на его черной, плотно облегающей шапке был прикреплен фонарик, разглядеть черты его лица Блумквист не сумел. Расстояние было слишком велико; к тому же в тот миг, когда человек обернулся, Микаэль бросился на землю. Ему просто повезло, что он остался в живых. Поэтому Блумквист мог описать только фигуру и одежду и справился с этим, в общем-то, весьма достойно. По словам журналиста, мужчина был, вероятно, не слишком молод, возможно, даже чуть за сорок. Хорошо тренирован, выше среднего роста, где-то между 185 и 195 сантиметрами, мощного телосложения, с узкой талией и широкими плечами, одет в ботинки и черную, похожую на военную одежду. Он нес рюкзак, и к правой ноге у него, вероятно, был пристегнут нож.

Блумквист полагал, что мужчина скрылся вдоль кромки воды, мимо соседних вилл, и это соответствовало показаниям Петера Блума и Дана Флинка. Увидеть мужчину полицейские, собственно, не успели. Но они слышали, как его шаги удалялись вдоль залива, и тщетно пытались его догнать – так они, во всяком случае, утверждали. Однако Эрик Цеттерлунд не был в этом полностью уверен. Он думал, что Блум и Флинк, скорее всего, перетрусили и просто стояли в темноте и дрожали, не в силах ни на что решиться. Во всяком случае, главная ошибка была совершена именно на этой стадии. Вместо того чтобы подключить полицию, определить все возможные выезды из района и попытаться организовать оцепление, делалось, похоже, вообще крайне мало. Правда, тогда Флинк и Блум еще не знали, что произошло убийство, а потом они почти сразу полностью переключились на маленького босого мальчика, выбежавшего из дома в истерическом состоянии, и сохранять холодную голову им наверняка было нелегко. Тем не менее время утекало, и несмотря на сдержанность, проявленную Блумквистом в рассказе, было нетрудно почувствовать, что и он настроен критически. Журналист дважды спрашивал полицейских, объявили ли они тревогу, и получал в ответ кивок.