Подтверждением недовольства Австрии возможным русско-польским союзом стала активизация проавстрийской группировки. Руководили этой партией президент Коммерц-коллегии Воронцов и управляющий Дворянским и Государственным заемными банками Завадовский. Они обладали при дворе большим влиянием, не столько благодаря занимаемым должностям, сколько в силу связи с союзной Австрией. Учитывая позиции разных сил, Екатерина избрала компромиссный вариант. Она подтвердила согласие встретиться с польским королем, но так, чтобы это свидание длилось не более нескольких часов
[1152].
В воскресенье 25 апреля в десятом часу утра великолепная флотилия из двенадцати галер и множества более мелких судов приблизилась к Каневу
[1153]. Это место было выбрано не случайно: здесь польская граница выходила к Днепру, и король мог, не нарушая закона, запрещавшего ему без позволения сейма покидать пределы Польши
[1154], встретиться с Екатериной.
Станислав Август ожидал обстоятельного делового разговора. Однако Екатерина предупредила его, что день встречи будет посвящен исключительно веселью. Она провела Станислава Августа в свою каюту. Их беседа с глазу на глаз продолжалась не более получаса. Король передал императрице еще одну собственноручную записку о польских делах и выразил надежду, что пребывание Екатерины будет более продолжительным.
Французский посол граф Луи де Сегюр описывал, как выглядела со стороны эта несколько натянутая встреча. «Флот наш остановился под Каневом, в котором выставлены были польские войска в богатых мундирах, с блестящим оружием. Пушки с кораблей и из города возвестили прибытие обоих монархов». Парад польской армии был рассчитан на то, чтобы произвести на императрицу впечатление и убедить ее в готовности военных сил возможного союзника. Однако Екатерина не проявила никаких эмоций по этому поводу и держалась с королем холодно. «Когда он вступил на галеру императрицы, — продолжал Сегюр, — мы окружили его, желая заметить первые впечатления и слышать первые слова двух державных особ… Но мы обманулись в наших ожиданиях, потому что после взаимного поклона, важного, гордого и холодного, Екатерина подала руку королю, и они вошли в кабинет, в котором пробыли с полчаса. Они вышли, и так как мы не могли слышать их разговор, то старались прочитать в чертах их лиц помыслы их, но в них ничего не высказалось ясно. Черты императрицы выражали какое-то необыкновенное беспокойство и принужденность, а в глазах короля виднелся отпечаток грусти, которую не скрыла его принужденная улыбка»
[1155].
Светлейший князь, поддерживавший идею союза с Варшавой, был раздражен не менее Екатерины и вполголоса выговорил ей за то, что она скомпрометировала его перед королем и всей Польшей, столь сократив это свидание
[1156]. Великолепное торжество, устроенное в Каневе, напоминало именины без именинника и наводило на грустные мысли несоответствием своей пышности столь мизерным результатам политической встречи. «Когда наступила ночная темнота, — рассказывал Сегюр, — каневская гора зарделась огнями; по уступам ее была прорыта канава, наполненная горючим веществом, его зажгли, и оно казалось лавою, текущей с огнедышащей горы… на вершине горы взрыв более 100 000 ракет озарил воздух и удвоил свет, отразившись в водах Днепра… Король дал великолепный бал, но императрица отказалась участвовать в нем. Напрасно Станислав упрашивал ее остаться еще хоть сутки: пора милостей для него миновала!»
[1157]
Каневская встреча была серьезной неудачей сторонников русско-польского союза. Станислав Август ждал императрицу шесть недель, потратил на путешествие три миллиона злотых, но делового разговора так и не получилось. Перед расставанием Екатерина сказала ему: «Не допускайте к себе черных мыслей, рассчитывайте на мою дружбу и мои намерения, дружелюбные к Вам и к Вашему государству». Вряд ли подобные уверения могли успокоить короля. Неудача Станислава Августа была сразу же использована его противниками: в Варшаве распространились слухи, что во время каневского свидания король, Екатерина и Потемкин составили заговор против Польши, заключив тайный договор о ее новом разделе
[1158].
«Шествие в край полуденный»
Практически все авторы, писавшие о путешествии Екатерины на юг, согласны во мнении, что творцом легенды о «потемкинских деревнях», то есть о том, что на юге императрице были показаны декорации вместо реальных городов и деревень, был саксонский дипломат Г. А. В. Гельбиг, работавший в России секретарем посольства в 1787–1796 годах и лично не участвовавший в поездке
[1159]. Фактически выполняя роль резидента, он активно собирал в России информацию о жизни императрицы и двора, пользовался разного рода слухами и сплетнями. Вскоре его деятельность привлекла внимание правительства, однако выставить секретаря из Петербурга оказалось не так-то легко — дипломат имел влиятельных друзей в окружении великого князя Павла Петровича, чье положение в последние годы царствования Екатерины усилилось. Удалить Гельбига из России удалось только в год смерти императрицы. Вернувшись на родину, Гельбиг начал анонимную публикацию в гамбургском журнале «Минерва»
[1160] книги «Потемкин Таврический». Это сочинение пользовалось большой популярностью в Европе и в первой четверти XIX века было переиздано шесть раз в Голландии, Англии и Франции. Сам Гельбиг назвал свой труд сборником анекдотов. Сильное предубеждение против России, откровенно высказанная автором ненависть к Екатерине и ее ближайшему сподвижнику превратили книгу в политический памфлет.
Изучая текст Гельбига, Е. И. Дружинина пришла к выводу, что именно он познакомил европейскую публику с феноменом «потемкинских деревень». «Гельбиг объявляет несостоятельными все военно-административные и экономические мероприятия Потемкина в Северном Причерноморье, — писала исследовательница. — Саму идею освоения южных степей он пытается представить как нелепую и вредную авантюру… Изображение всего, что было построено на юге страны в виде бутафории — пресловутых „потемкинских деревень“ — преследовало… задачу предотвратить переселение в Россию новых колонистов… Описываются мнимые „деревни“, жители которых призваны были с лишком за 200 верст „по наряду“. „Стада скотов, — говорится далее, — перегоняли ночью из места в место, и нередко одно стадо имело счастье предстать монархине от пяти до шести раз“. По поводу построек в Херсоне, понравившихся императрице, сказано: „Только ближние здания были настоящие; прочие же написаны на щитах… из тростника, связанных и прекрасно размалеванных“. Даже военный флот, показанный императрице в Севастополе… „состоял из купеческих кораблей и старых барок, кои отовсюду согнали и приправили в вид военных кораблей“»
[1161].