Екатерина Великая - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 154

Потемкин именно потому и был ценен для Екатерины, что умел давать «упор», то есть отпор, «людским страстям», в частности «властолюбию», кипевшему вокруг трона. Любовника выставили из дома за попытку конфронтации с мужем. Этот урок должны были усвоить и другие кандидаты на пост фаворита.

Долгие годы никто из цепи «случайных» глубоко не затрагивал сердце Екатерины. Императрица была уже немолода и, видимо, решила, что с нее довольно бурных романов. О том, как она теперь воспринимала своих возлюбленных, свидетельствовала ее переписка 1776–1777 годов с Петром Васильевичем Завадовским. «Я повадила себя быть прилежной к делам, — говорила она, — терять время как можно менее, но как необходимо надобно для жизни и здоровья время отдохновения, то сии часы тебе посвящены, а прочее время не мне принадлежит, но Империи» ^[1067]. На слезы и жалобы фаворита, что он давно ее не видит, Екатерина отвечала очень характерным пассажем: «Царь царствовать умеет. А когда он целый день, кроме скуки [ничего] не имел, тогда он скучен. Наипаче же скучен, когда милая рожа глупо смотрит, и царь вместо веселья имеет прибавленье скуки и досады» ^[1068].

Итак, «царь» хочет отдыха, и именно для отдыха существуют «милые рожи». Все остальное — работу, споры, политическое партнерство, интересные беседы, духовную близость — может дать Потемкин.

Граф Готландский

В мае 1777 года Екатерина получила известие о том, что шведский король Густав III едет к ней в гости. Подобного сюрприза никто не ожидал, поскольку приглашения Густаву русский двор не делал. Тем не менее северный сосед посчитал себя вправе нарушить дипломатический этикет и явиться в Петербург запросто.

Взаимоотношения России и Швеции вовсе не располагали к подобному панибратству. Густав III был союзником Турции, и его поведение в годы минувшей войны нельзя было назвать дружеским. Агрессивные выпады молодого монарха оставили неприятный след в душе Екатерины. Еще в 1775 году шведский король заверял соседку в письме: «Я люблю мир и не начну войны. Швеция нуждается в спокойствии». Одновременно он составил записку о неизбежности разрыва между обеими державами. «Все клонится к войне в настоящем или будущем году, — говорилось в этом документе, — чтобы окончить по возможности скорее такую войну, я намерен всеми силами напасть на Петербург и принудить таким образом императрицу к заключению мира» ^[1069]. Этот план Густав III попытался исполнить тринадцатью годами позднее, в 1787 году, однако напряжение в отношениях между Россией и Швецией явно сказывалось уже в 70-е годы.

Официальным поводом для встречи стало желание шведского короля сгладить неприятное впечатление от государственного переворота 1772 года, в результате которого Густав III отказался от старой конституции и стал абсолютным монархом. Усиление Швеции, последовавшее за этим событием, не могло быть приятно России, так же как и широкие экспансионистские планы молодого монарха. Согласно старой конституции 1720 года, в стране существовала партийная система. В риксдаге боролись за власть две группировки: так называемых «шляп» и «колпаков». Первые стояли за союз с Францией, вторые — с Англией и Россией. В бытность кронпринцем Густав благоволил «шляпам», позднее Екатерина даже назвала его «француз с ног до головы». Именно активное дипломатическое содействие Франции и ее субсидии помогли Густаву восстановить абсолютную монархию. Поскольку слабость Швеции после Северной войны рассматривалась ее соседями как гарантия собственной безопасности, то незадолго до переворота, почувствовав настроения в Стокгольме, Россия и Дания заключили договор, по которому изменение конституции рассматривалось как агрессия и должно было вызвать интервенцию союзников с целью восстановления прежнего строя.

Однако Густав совершил переворот в разгар войны России с Турцией, и Екатерина не могла осуществить операцию против северного соседа, намеченную на весну 1773 года. С наступлением мира вопрос повис в воздухе. Руки России по-прежнему были связаны на юге татарскими делами, и Петербург не хотел серьезного конфликта на Балтике. А Швеция, со своей стороны, несколько отошла от Франции после смерти Людовика XV в 1774 году. Новый французский монарх Людовик XVI не был щедр на субсидии ^[1070].

В этих условиях неожиданный визит Густава оказался с политической точки зрения как нельзя кстати. Он позволял обеим странам сохранить лицо: сделать вид, будто конфликт из-за переворота улажен, и не тратиться на военные приготовления. Придать внешнюю благопристойность экстравагантной выходке шведского короля мог тот факт, что они с Екатериной состояли в родстве. Поэтому на дипломатическом уровне встреча трактовалась как частный приезд кузена. Незадолго до прибытия Густава III в Петербург Екатерина писала Потемкину о госте: «Хочет во всем быть на ровном поведении и ноге, как император (Иосиф II. — О. Е.) ныне во Франции, всем отдать визиту, везде бегать и ездить, всем уступить месту… и никаких почестей не желает принимать. Будет же он под именем графа Готландского и просит, чтоб величеством его не называли» ^[1071].

Ранним утром 5 июня яхта шведского монарха бросила якорь в Ораниенбауме. Густав III в сопровождении шведского посланника барона Нолькена отправился в посольский дом, а затем нанес визит жившему неподалеку Панину ^[1072]. К семи часам вечера «графа Готландского» ожидали в Царском Селе. Густав — натура артистическая — верил в силу своего обаяния и попытался очаровать Екатерину. Он даже привез копию своего портрета кисти Александра Рослина и подарил его «всем петербургским дамам». Конечно же императрица сделала вид, что гость добился успеха. Однако после его отъезда передала картину в Смольный монастырь ^[1073]. Видимо, ей все-таки не хотелось видеть у себя во дворце лицо «братца Гу», как она за глаза называла короля.

А вот сам Густав, кажется, был готов поверить в искренность и теплоту приема. Из России он писал брату Карлу: «Императрица выказывает мне все возможное внимание, она необычайно обходительна и вежлива — ее просто не знают в Швеции. Все мои предосторожности при отъезде кажутся мне излишними, с тех пор как я узнал ее манеры и склад ума». «У нас с императрицей установились весьма дружеские отношения, — продолжал король в следующем письме, — и она по-прежнему относится ко мне со всей сердечностью и радушием, чем доводит до белого каления министра моего дорогого дяди (Фридриха II. — О. Е.)… У меня действительно есть причины не жалеть об этой поездке, которая запомнится мне на всю оставшуюся жизнь» ^[1074].