Жанна вздохнула.
– Ну, вы понимаете, что она имела в виду. Камилла иногда могла становиться более замкнутой, чем устрица. Изабель сказала, что она чувствовала себя притесненной, даже если мужчина лишь дарил ей цветы или приглашал в кино.
– А Изабель рассказала об этом полиции? – спросила Моник.
Верзини покачала головой.
– Ей все это казалось таким безобидным и незначительным, что она вообще больше об этом не думала. К тому же вся эта любовная история, или чем бы она там ни была, все равно окончилась ничем. Изабель вспомнила об этом только после моих вопросов.
У Лафонд вдруг возникло такое чувство, будто они обе совершили существенную ошибку, не отправившись сразу же в полицию. Эта мысль интенсивно ввинчивалась в нее, и она не могла объяснить себе, почему так отчетливо почувствовала опасность. Возможно, чисто инстинктивно… хотя раньше такое случалось редко.
– Знаете что, Жанна, – сказала Моник, – я уверена, что мы не должны оставлять нашу информацию при себе. Для себя я уже решила пойти в понедельник в полицию, и я в любом случае это сделаю. Я даже подумываю, не позвонить ли туда уже завтра. Если Камилла сказала, что боится этого мужчину, то она могла иметь в виду совершенно не то, что подумала Изабель. Может быть, это был действительно очень неприятный тип, и у Камиллы имелись вполне реальные основания бояться его. Ведь она все-таки была убита…
Жанна зябко поежилась.
– А вы сообщили этому мужчине на автоответчик свое имя, – произнесла она, – и сказали, где живете… Вам, Моник, следует быть в ближайшее время поосторожней. Если это был он, то с ним, во всяком случае, не стоит шутить.
Лафонд уставилась на нее, а затем отодвинула свою тарелку, хотя на ней еще лежало полрыбины.
– Боже мой! – прошептала она.
Есть вдруг расхотелось. Ее тошнило.
7
Было четверть десятого. Наступил темный и холодный, звездный октябрьский вечер. В гостиной Лауры уже с середины дня горел камин. По дому разлилось приятное тепло, и стало по-домашнему уютно. Пламя бросало на стены танцующие тени.
«Как же тяжело мне будет все это продать!» – подумала Симон.
Она сделала себе бутерброд, налила бокал вина и взяла все это с собой, усевшись на большую подушку перед камином. Впервые за несколько дней у нее появилось ощущение того, что она немного успокоилась. Не расслабилась, не выдохнула – еще слишком рано. Это было скорее состояние охватившего ее изнеможения, глубокой усталости, которая доставила ей небольшое облегчение, потому что забрала у нее все силы, необходимые, чтобы поддерживать в постоянном движении карусель мыслей в голове. Лауре так хотелось хоть ненадолго освободиться от всех дум! Может быть, ей удастся хотя бы полчаса просто смотреть на пламя и не видеть перед собой другие, тягостные картины…
Она пила вино маленькими глотками и откусывала от бутерброда. Наконец-то ей удалось что-то съесть, впервые со вчерашнего вечера! На несколько минут женщина смогла ощутить что-то наподобие покоя. Она чувствовала себя одинокой, но это было приятное чувство.
В следующий миг фрау Симон подпрыгнула от испуга: кто-то постучал с улицы в ее балконную дверь.
Она вздрогнула так сильно, что бокал с вином чуть не выпал у нее из рук. Лаура еще не закрывала оконные ставни, потому что позже хотела еще раз выйти на балкон и полюбоваться звездами. Она разглядела на веранде большую тень – это был, как ей показалось, мужчина, который, похоже, хотел войти к ней.
Ее первым импульсом было побежать наверх, в спальню, и закрыть за собой дверь, но потом Лаура подумала, что это глупо, и заставила себя потихоньку встать. Интересно, он давно уже наблюдает за ней? Здесь, внутри, освещенная огнем, она была как на ладони, ее легко можно было увидеть с улицы. Фрау Симон разозлилась при мысли об этом, хотя и не поняла, почему это так сильно ее задело.
Она все еще размышляла, что делать, когда вдруг услышала, как ее позвали по имени:
– Лаура, это я, Кристофер. Ты мне откроешь?
С глубоким облегчением она пошла к балконной двери и открыла ее. Хейманн протолкнулся вовнутрь, потирая при этом руки.
– Ну и холод же на улице! Я слишком легко одет. – Он быстро, по-дружески чмокнул ее в щеку. – Привет, Лаура. Извини, что так поздно. Я весь день просидел за письменным столом и совсем потерял счет времени.
Лаура поежилась от холодного воздуха, который вместе с неожиданным гостем потянулся в комнату, и быстро закрыла дверь, после чего несколько обескураженно посмотрела на Кристофера.
– Что значит – слишком поздно? Мы разве договаривались?
– Я же вчера сказал, что сегодня около половины девятого опять буду здесь, – ответил Хейманн на ее удивленный взгляд.
Женщина схватилась за голову с виноватой улыбкой.
– Это невероятно. Я действительно не помню. Я настолько сбита с толку с тех пор, как… как все это случилось… Скоро я забуду, как меня зовут!
Кристофер улыбнулся.
– Это прекрасно можно понять. Ты уж только из-за этого не переживай.
Лаура подумала, что он был терпеливее и менее склонен к отстраненному совершенству, чем ее покойный муж. Уж Петер-то едва ли удержался бы от циничной реплики.
– В таком случае, – продолжил Кристофер, – ты, видимо, и поесть ничего не приготовила?
Фрау Симон сглотнула.
– Мы и об этом договаривались? О боже…
Ее гость засмеялся, тепло и сердечно.
– Да. Но это не проблема. Я приглашаю тебя сходить куда-нибудь. Чего бы ты хотела?
Самым честным ответом Лауры было бы: «Чтобы ты ушел». Она ощутила почти болезненную потребность побыть одной. Но после того, как Лаура забыла об их с Хейманном договоренности, она не могла обойтись с ним так бесцеремонно. У него были добрые намерения, и он не хотел предоставлять ее самой себе.
Все же Лауре удалось собрать все свое мужество, чтобы сказать ему, что она не желает никуда идти.
– Я могу предложить тебе хлеб с сыром, – сказала она. – Или мы могли бы разогреть остатки вчерашнего. Вина в доме достаточно. Но я сейчас не хочу оказаться на людях.
Кристофер понял ее и скрылся на кухне. Оставшись у камина, она слышала, как он орудовал на кухне, гремя кастрюлями и столовыми приборами. Через некоторое время оттуда потянуло запахом горячей еды. Видимо, Хейманн решил поесть на кухне, и может быть, он даже заметил, что хозяйке дома не очень-то хотелось чьего-либо общества. Но ее спокойствие все равно было нарушено, и она почувствовала, как ее тело снова напряглось. Она больше не была наедине с собой.
Затем, судя по звукам, гость убрал посуду в посудомоечную машину. Лауру что-то тревожило. Это было связано не с Кристофером, а с ней самой. Она знала, что ситуация вчерашнего вечера, когда друг ее мужа готовил для нее еду и когда они вместе ели, давало ей ощущение чего-то домашнего. Сегодня все это могло повториться: теплая комната, пляшущее пламя, тихая возня Кристофера за стеной… Но ощущение вчерашнего вечера не желало вновь возвращаться к Лауре, и она обозвала себя неблагодарной козой, потому что теперь Кристофер обременял ее.