В Петербурге газеты шумели о победах «Русских сезонов», но и не только о них. Многие издания пестрели злыми слухами вперемежку с откровенными сплетнями, смакуя особые отношения любвеобильного Дягилева с Нижинским. Также всех интересовала кругленькая сумма, которую якобы получал Дягилев от миллионерши Рубинштейн за каждый ее выход на парижскую сцену. Называли даже сумму в тридцать тысяч франков. Слухи муссировались, полные иронии и насмешки, и распространялись в надуманных подробностях по всем городам России. «Все это вздор!» – возмущался Александр Бенуа, но его тогда никто не хотел слушать.
В предстоящем сезоне 1910 года нужно было закрепить победу русского искусства. Дягилевым был заказан еще один новый балет на восточную тему с декорациями Бакста. Выступления уже планировались в Гранд Опера. Теперь Париж должна была потрясти «Шахерезада». Понятно, кто должен был доминировать на этот раз. По поводу героини сомнений не было. На этот раз в Париже не было не только Кшесинской, но и Павловой. Анна отказалась сама, не желая делить предстоящий успех с Идой, партнером которой, как и в «Клеопатре», был великий Нижинский. Однако даже его танец не мог затмить искусства жестов, которым в совершенстве владела Ида. Сладострастность танцев и поз, царственное великолепие Иды, гармония ее тела просто сразили весь Париж и покорили даже тех, кто никогда не ходил в театр, а видел ее фото только в газетах или анонсах, развешанных на фонарных столбах. «Шахерезада» стала не просто балетом, а эмблемой русских сезонов 1910 года.
Художественную целостность спектаклю придали без сомнения декорации и костюмы Бакста. Лучшие художники мира и модельеры Франции искали случая познакомиться с Идиным Левушкой, который в Париже тоже стал звездой. Известный французский писатель того времени Марсель Пруст, глядя на выступление Иды, сказал: «Ничего не видел прекраснее». Наконец состоялось торжество ее женщины, женщины-вамп, доселе неизвестного никому эротического образа восточной дивы. Теперь изображение ее лица красовалось всюду, даже на конфетных коробках. Моду в Париже стала задавать только Ида. Все что раньше считалось недостатком она возводила в эталон.
Своих парижских тетушек, которые пришли поздравить своенравную племянницу с успехом «Шахерезады», новая звезда даже не пожелала узнать. В Россию танцовщица уже не возвращалась никогда. Она купила себе в Париже дом и ушла от Дягилева, желая стать независимой в своем творчестве. Роли второстепенных мимических актрис ее уже не интересовали, а художественный патронаж русского импрессарио стал в тягость. Впрочем, она и раньше повторяла одно и то же: «Я не могу идти с кем бы то ни было. Я могу идти только одна». Казалось, все ее мечты сбылись, но она уже жила новыми проектами и во многом преуспела. Самые элитные парижские салоны наперебой спешили распахнуть свои двери, называя ее культовой фигурой парижской богемы. Наконец ее известность перестали связывать с именем Дягилева, она стала независимой экстравагантной покровительницей искусства и светской львицей, к тому же продолжала быть актрисой. Она поручила д’Аннунцио, этому невзрачному классику итальянской литературы, написать мистерию в стихах под названием «Мученичество Святого Себастьяна». Музыку Ида заказала Дебюсси, костюмы, конечно, Баксту. В спектакле роль святого играла сама Ида. Это был очередной скандал, как и с «Саломеей» в Петербурге.
Невероятно, но благодаря именно этому скандалу и смелости Иды на нее обратила внимание сама Сара Бернар и признала в этой иудейской распутнице женщину своей породы. Всемирно знаменитая актриса согласилась заняться с Идой театральным искусством, и к тому же бесплатно. Она сразу поверила, что Ида – это редкое явление в искусстве, которому надо помочь всесторонне раскрыться. Их встреча произошла благодаря протекции и покровительству графа Робера де Монтескье, поэта и тонкого эстета, который называл Иду своей музой. В «Идиоте» на подмостках театра Сары Бернар Ида сыграла саму Настасью Филипповну, и теперь Париж погрузился уже в грешное безумие Достоевского. В возрасте 48 лет она создала свою собственную труппу и впервые сама встала на пуанты, чтобы снова выступать в «Гранд Опера».
Но это было еще далеко не все, что ей хотелось создать. Она стала первой русской успешной женщиной-антрепренером на Западе, и ее балеты в «Гранд Опера» в течение нескольких лет встречали переполненные залы. Она сама отбирала репертуар и подыскивала площадки для своих выступлений. Ида бралась за переговоры о гонорарах только с лучшими из лучших: Стравинский и Дебюсси писали для нее музыку, декорации придумывали Бенуа и Бакст, а Фокин и Мясин были ее постоянными балетмейстерами. Главным же хореографом была только Бронислава Нижинская.
Однажды Иде взбрело в голову самой попробовать станцевать что-либо на испанские темы, и она заказала Морису Равелю написать музыку к балету «Болеро». Композитор выполнил ее заказ. Она сама первой исполнила танец на столе в декорациях испанской таверны. Всего-то шестнадцать минут, но каких! Балет стал апогеем ее сезонов и превратится во всемирную классику.
В своем изысканном особняке в Париже неподалеку от Елисейских полей на Пляс дез Этаз Юни 7, в интерьерах, выполненных Бакстом, который тогда разрывался от выгодных заказов в домах Ротшильда в Лондоне и Нью-Йорке, Ида часто устраивала обеды и приемы, приглашая на них не только близких друзей, но и знаменитых Андре Жида, Поля Клоделя, Анатоля Франса и многих других известных писателей, с которыми подолгу вела интеллектуальные беседы. Ее личная библиотека была воистину уникальной. Она хранила как редчайшие российские издания, так и древние фолианты европейской мысли. Ида говорила на восьми языках и могла цитировать по памяти высказывания великих на древнегреческом и латинском. В ее доме был выстроен репетиционный зал с наклонной сценой, как в театре. Даже гардины в столовой были исполнены в пурпуре с золотыми кистями и напоминали театральный занавес. Экзотическая роскошь в доме встречалась всюду. Древнегреческие бюсты, африканские маски и японские статуэтки расставлялись так, чтобы не мешать обширной коллекции живописи, которую много лет собирала не только она сама, но и ее многочисленные тетушки и сестра, также проживающая в Париже. В роскошном саду, утопающем в цветах, вокруг дома разгуливали павлины и пантеры. В жаркую погоду Ида грациозно прохаживалась по своим владениям совершенно обнаженной в золотых сандалиях и украшениях на пальцах рук и ног под охраной пантер и маленького тигренка. Именной такой ее однажды застали ожидающие приема Клод Дебюсси с Бакстом. Из раны на руке божественной Иды, оставленной лапой хищника, сочилась кровь.
Для Иды это было в порядке вещей, поскольку весь смысл ее жизни заключался в искусстве и экзотическом времяпрепровождении. Она объездила весь мир, часто преодолевая значительные расстояния пешком, порой ночуя в простых палатках, охотясь на северных медведей в Норвегии и львов в африканской саванне. Она, как и в молодости, спала мало, ела еще меньше и все время пребывала в движении. В годы двух мировых войн она работала в госпиталях, ухаживая за ранеными и инвалидами, а также помогая несчастным своими деньгами. За ее великое терпение и служение Франции Ида была отмечена высшей наградой республики – «Орденом почетного легиона». В годы фашистской оккупации ей повезло – ее спас ее богатый друг и любовник сэр Уолтер Гиннес, перевезя в Англию. После войны Ида вернулась в Париж, но своего дома уже не нашла. Французы полагали, что она, как ее родственники и родная сестра, сгинули в фашистском гетто, поэтому изрядно обветшавший особняк, в котором орудовали немцы, снесли, и на его месте были построены многоэтажные апартаменты. Дом с дорогими ее сердцу костюмами и фотографиями разграбили, коллекцию живописи вывезли в Германию, но по большому счету ей было жаль лишь своих книг с дарственными надписями великих.