– Уберите это, – сказала она.
Екатерина заставляла себя есть, потому что должна была встать на ноги. Она должна жить ради Марии.
Собравшись с силами, она написала Шапуи: «Пожалуйста, приезжайте…»
– Мадам, мадам! Взгляните! – Элиза и Бланш стояли у окна. Элиза едва не прыгала от восторга. – Там, за стеной, мужчины в ливреях испанского посла, они машут нам.
Девушки помахали в ответ.
Екатерина с трудом села в постели. Неужели это он? Неужели это Шапуи?
– Помогите мне встать.
Но когда ее подняли на ноги, она ощутила такую слабость, что пришлось снова лечь. Удобно устроив Екатерину, дамы поспешили вернуться к окну.
Он едет. Екатерина знала, что он это сделает, презрев запреты короля и черного паука Кромвеля, который засел в центре паутины и завлекает в нее всякого, кто проявит неосторожность. Сегодня Шапуи будет здесь, и она сможет выговориться, снять с себя ношу, рассказать обо всех проблемах и доверить ему то, что не смела изложить на бумаге, и он что-нибудь сделает для безопасности Марии. Тем временем ее дамы продолжали махать и перекрикиваться с мужчинами внизу, а местные жители высыпали на улицу и обнимали приезжих с таким восторгом и радостью, будто сам Мессия спустился на землю.
Однако Шапуи не появился, постепенно толпа рассеялась, и люди посла удалились. В эту ночь Екатерина чувствовала себя так плохо, что боялась умереть.
В своем следующем письме Шапуи объяснил, что пошло не так. Он пытался увидеться с ней. Встревоженный ее срочным посланием и сообщениями о плохом самочувствии, он неоднократно просил разрешения повидаться с ней, но король и Кромвель всякий раз отказывали. «Его величество выразил опасение, что я только укреплю Вас в Вашем упорстве или что мы сплетем интригу и Вы с принцессой решитесь бежать за границу. Но я продолжал настаивать, говоря, что хочу только утешить Вас по мере сил, и наконец его милость разрешил мне ехать при условии, что я не стану обсуждать политику».
Посол немедленно тронулся в путь, но всего в пяти милях от Кимболтона его догнал гонец короля и приказал немедленно вернуться ко двору. «Можете представить, в какое негодование это привело меня, – писал Шапуи. – Я сказал мастеру Кромвелю, что почел бы за более уважительное отношение к себе, если бы король дал мне знать о своих намерениях до того, как я покинул Лондон. А он ответил только, что в будущем мне не будет позволено посещать Ваше Высочество».
Екатерина отложила письмо и постаралась сдержать слезы. Он ехал к ней, этот милый, добрый человек; он был уже почти здесь. Если бы только гонец не нашел его! Какой отрадой для нее стала бы встреча с Шапуи!
В конце июля погода стояла прекрасная, теплая и солнечная. Легкий ветерок мягко шевелил занавески. «В такие дни и на душе хорошо», – думала Екатерина, признавая, что и самочувствие ее немного улучшилось. Вскоре она начала вставать с постели и сидеть на стуле, а через неделю доктора предложили перенести его под какой-нибудь навес в саду под ее окном, чтобы она могла наслаждаться свежим воздухом. Это ускорит выздоровление.
– Я спрошу разрешения, мадам, – сказал доктор де ла Саа.
Он знал: сама Екатерина ни за что не станет делать этого.
Последовал ответ: «нет».
– Они говорят, когда ваша милость будет готова, чтобы к ней обращались с положенным титулом, тогда вы сможете выходить куда захотите.
Вид у доброго доктора был сердитый.
Это было мелко и жестоко. Лорд Маунтжой тоже так считал.
– Я готов был бы в знак протеста вновь подать в отставку, потому что такая служба мне отвратительна, – сказал он, – но ее не примут, и к тому же мне неприятно оставлять вас на милость этих безразличных ко всему тюремщиков. – Он кивком указал в сторону северного крыла. – Я не потерплю дурного обращения с вами.
– Мой дорогой друг, я благодарю вас за верную службу. – Екатерина протянула ему руку – руку королевы.
Маунтжой встал на колени, скрипя суставами и пыхтя от напряжения, и с чувством поцеловал ее.
– Я буду служить вам до конца моих дней, ваша милость, – поклялся он.
«Все это очень странно, – думала Екатерина. – По словам Шапуи, у Леди таки не будет ребенка. Но она ведь была беременна, разве нет? Не так-то просто притворяться столько времени. Когда впервые огласили новость? Весной? И очевидно, ребенок должен был родиться в августе». Леди была в положении, это не вызывало сомнений.
Потом постепенно открылась правда. Ребенок родился мертвым, и эту историю сохранили в тайне.
Легко понять почему. Генриху нужно было доказать всему миру, что Господь улыбается его союзу с Анной. Рождение сына подтвердило бы его правоту. Но Екатерине, да и всем остальным наверняка тоже, было ясно как день, что дочь, а следом мертвый ребенок – вероятно, сын, иначе к чему такая секретность? – означали только одно: Господь недоволен. Вопрос состоял лишь в том, когда Генрих прозреет и придет в чувство?
Екатерина никому не пожелала бы рождения мертвого ребенка, даже злейшему врагу. Она слишком хорошо знала, как тяжела эта утрата. Но она не могла не посчитать такой оборот событий благословением, потому что казалось, это отвратило Генриха от Анны. К тому же Шапуи сообщал, что Генрих влюблен в одну прекрасную придворную даму. «Леди хотела удалить ее, но король рассердился и заявил: она должна быть довольна тем, что он для нее сделал, и, если бы ему сейчас пришлось начинать все сначала, он бы и пальцем не пошевелил». Шапуи предупреждал, что лучше не придавать этой ссоре особого значения, учитывая переменчивый нрав Генриха и хитроумие Леди, которая прекрасно знает, как с ним управляться. «Ах, – подумала Екатерина, – но создается впечатление, будто он начинает уставать от того, что им все время управляют».
Ноябрь был омрачен великой скорбью: лорда Маунтжоя хватил удар, он упал и умер. Екатерина подозревала, что он не вынес напряжения, разрываясь между верностью королеве и долгом по отношению к королю. Лорд Маунтжой был для нее истинным другом, всегда старался угодить как мог, и Екатерина глубоко скорбела о нем.
Она задумалась, кого Генрих может назначить на место лорда Маунтжоя, но с другой половины дома прислали записку с сообщением, что замены камергеру вдовствующей принцессы не будет. В ее положении камергер действительно ей был не нужен. Досадно, но верно. Она вполне могла обойтись и без камергера. Две комнаты – это не дворец.
Той же осенью умер папа Климент. Екатерина помолилась за его душу, чтобы она избегла чистилища. Папа стал причиной большинства ее бед, но вспоминать об этом сейчас было немилосердно. Все могло бы сложиться иначе, вынеси он решение в 1527 году! Генрих тогда еще был добрым сыном Церкви, он согласился бы с постановлением Климента, и кошмаров, которые произошли с тех пор, можно было бы избежать.
Новый папа, Павел III, был человеком решительным, сообщал Шапуи, и одержимым идеей Крестовых походов. Он не намеревался поощрять ослушание короля Генриха, и одним из его первых шагов стала угроза привести в действие приговор об отлучении от Церкви, вынесенный Климентом. Генрих не обратил на это внимания, но Екатерина знала, что на самом деле он не мог позволить себе полностью проигнорировать угрозу. Стоило папе Павлу издать буллу об отлучении, и это могло подтолкнуть императора на войну с Генрихом. Кроме того, как отлученный от Церкви правитель, Генрих остался бы один и не мог надеяться на получение помощи от других христианских монархов Европы. Екатерина находилась вдали от этих великих событий, в Кимболтоне, и горячо молилась о том, чтобы они никогда не приняли такого оборота.