Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Доллман cтр.№ 75

Я не сомневался, что Вольф санкционирует сдачу Рима. Об этом ему часто говорил фельдмаршал, да и я нередко рассказывал Вольфу о том, какое значение имеет спасение Рима как для меня лично, так и для всей страны.

Я вернулся в Рим, не скрывая своей радости и не имея никаких претензий к майору Пенсабене. Вездесущие отряды десантников не только не чинили мне никаких препятствий, но даже помогали побыстрее проехать. На Пьяцца ди Спанья матери и их дочери приветствовали меня со слезами радости на глазах, но я думаю, что они точно так же встречали бы генерала Эйзенхауэра, вздумай он зайти к ним. Мой красавец гусак Марио, подаренный когда-то князем Биби к столу и сделавшийся всеобщим любимцем, хлопая крыльями, бросился встречать меня и выполнил освященный временем ритуал, ущипнув моего эльзасца за хвост. Куно фон Гандершайм, как на самом деле звали моего пса, был единственным созданием, которого совсем не обрадовало наше возвращение домой, главным образом потому, что во время ссылки во Фраскати он имел бесподобную возможность гоняться за отбившимися от стада овцами.

Мы уселись за стол, уставленный вкуснейшими спагетти по-римски. Я привел с собой пару очень приятных молодых офицеров-десантников, которых я встретил во Фраскати, таких юных и милых, что синьорина Биби сразу же забыла о своем разочаровании по поводу того, что не сможет попробовать свой английский в разговоре с очаровательными молодыми англичанами или американцами. Кессельринг сообщил мне, что эти юные герои получили приказ поступить на следующее утро в распоряжение полицейского атташе Каплера, чтобы освободить высших фашистских чиновников, которых маршал Бадольо держал в заточении в Форте-Бокко, военной тюрьме.

Офицеры-десантники поначалу настаивали, чтобы я тоже участвовал в этой операции, достойной пера самого Гомера. Я подумал о Буффарини-Гвиди, который был одним из пленников этой тюрьмы, потом о маршале Каваллеро и генерале Гальбиати. Других я знал не так хорошо. Я мог бы, по крайней мере, помочь освободить Буффарини-Гвиди, но молодые офицеры вскоре позабыли о необходимости моего присутствия, и в конце концов было решено, что я возьму на себя организацию «обеда в честь освобожденных узников» в немецком посольстве. Не знаю, что стало причиной такого решения – замечательная еда или еще более замечательное вино, а может быть, легкая насмешливая улыбка синьорины Биби, которая появилась на ее губах, когда она услышала о том, что я тоже собираюсь принять участие в военной операции. Короче говоря, я не участвовал в ней, хотя, если учесть, что узники были переданы десантникам безо всякого сопротивления, вполне мог бы.

На следующий день, в два часа, я ждал их на вилле Волконской. Павлинов здесь уже не было. Они пали жертвой голодных солдат, которые, впрочем, нашли их мясо очень жестким. Лейтенант-пехотинец, получивший классическое образование, горько жаловался мне, что пиры древних, должно быть, были сущим кошмаром. Он забыл, что древние римляне ели только языки павлинов, приготовленные в специальном соусе, и был разочарован тем, что объектов для кулинарных экспериментов больше не существует.

Но вот у ворот посольства остановился кортеж немецких джипов. Вооруженные до зубов десантники, сидевшие в них, улыбались, глядя, как пассажиры выходят наружу. Я тоже чуть было не заулыбался, но вовремя вспомнил, что присутствую при историческом моменте, и сохранил серьезное лицо.

С этим выражением я встретил еле волочащие ноги чучела, которых я так часто видел в сверкающих формах, увешанных медалями. Лица спасенных были небриты, рубашки засалены, а брюки – порваны. Платиновое кольцо, вызвавшее когда-то восхищение Германа Геринга, больше не украшало палец Буффарини-Гвиди, а Каваллеро, который в военной форме походил на промышленного магната, напоминал теперь помятого жизнью, неудачливого коммивояжера. Только Гальбиати, который выглядел так, словно по-прежнему ждет приказа дуче, высоко держал голову.

Они бросились обнимать и целовать меня, к огромному изумлению десантников, которые, очевидно, решили, что мы посходили с ума, и чуть было не выронили из рук свои автоматы. Для меня это была чисто итальянская форма мученичества, весьма неаппетитная, но, если бы я попытался уклониться от этих объятий, мои друзья смертельно обиделись бы на меня. Я уж и не помню, сколько человек обняли и поцеловали меня, поскольку, кроме трех самых главных фигур, среди спасенных было много других знакомых мне генералов и фашистских чиновников.

Буффарини шепотом сообщил мне, что он единственный среди них сохранил присутствие духа, и показал мне на маршала. Каваллеро и вправду производил впечатление совершенно сбитого с толку человека, можно даже сказать тронувшегося умом. Ибо только нервным расстройством можно объяснить тот факт, что он завершил последовавший за нашей встречей обед проверенным жизнью способом, а именно – предложив выпить за здоровье бежавшего короля и дуче. Мне удалось погасить шквал возмущенных возгласов лишь заявлением о том, что Бенито Муссолини только что приземлился на римском аэродроме, следуя в Вену. Для людей, до которых с момента их заключения в тюрьму не доходило никаких новостей, мои слова прозвучали как победные звуки фанфар. Все завопили от радости. Бывший министр колоний, который ради хвастовства повесил на стену своего дома голову льва, едва сдерживался, чтобы не зарыдать, а Гальбиати уже воображал себя во главе новой дивизии. Только Каваллеро побледнел, а когда я сообщил ему и его товарищам, что их поместят в отеле на окраине Фраскати в качестве гостей фельдмаршала и завтра самолетом отправят в Германию, его лицо стало белым как мел. Он был единственным, кто не хотел ехать. Зная, что Кессельринг не только высоко ценил его, но и рекомендовал назначить Верховным главнокомандующим реорганизованными итальянскими вооруженными силами, я никак не мог понять, в чем дело. Ни фельдмаршал, ни я не знали в ту пору, что Каваллеро из Форте-Бокко послал Бадольо меморандум, в котором писал, что он, Каваллеро, еще осенью 1942 года составил план смещения дуче со своего поста. А поскольку автор меморандума, естественно, знал о его существовании, то его смятение было вполне объяснимым. Оно было бы еще более сильным, если бы он знал, что достойный Бадольо, который терпеть не мог Каваллеро, отправляясь в свое поспешное бегство утром 9 сентября, специально оставил этот меморандум на своем столе. А может быть, Каваллеро догадывался об этом? Предательство – дело рискованное, и последнее, что может сделать изменник, – это доверить свои черные мысли бумаге. Узнав обо всем этом, я был искренне изумлен, но не потому, что считал Каваллеро образцом преданности, а потому, что думал, что он умнее.

Мы успокоили возбужденного маршала, и он в конце концов отправился вместе со всеми во Фраскати, где его ждал Кессельринг, чтобы обсудить дела.

Больше я уже не видел его живым. Он не полетел вместе со всеми в Германию 13 сентября. После нашего обеда он посетил свою больную жену, а вечером был гостем на ужине, который устроил в его честь фельдмаршал Кессельринг. Фельдмаршал, описавший этот ужин в своих мемуарах «Солдат до последнего вздоха», намекнул Каваллеро, что Гитлер всегда очень благожелательно относился к нему и что он, без сомнения, порекомендует Муссолини сделать его военным министром. «Граф Каваллеро выглядел весь ужин очень мрачным, но я решил, что причина этого заключается в тревогах последних недель и в том, что он только что покинул больную жену».