Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Доллман cтр.№ 37

Зато зять Муссолини, Галеаццо Чиано, чувствовал себя в своей стихии. В тех случаях, когда он знал, что ему не грозят неприятные последствия, он отзывался о немцах с пренебрежением и высмеивал их – особенно своего коллегу Риббентропа. С другой стороны, он позволял немцам ухаживать за собой, льстить и оказывать всяческие знаки почтения, чтобы потом можно было рассказывать в своем международном женском цветнике в гольф-клубе, какие мучения ему пришлось вынести от бестактных нордических варваров, лишенных всякого вкуса. Он молча выслушивал страстные речи Муссолини в защиту Третьего рейха и против него, а потом с ужасающей откровенностью, поздно ночью, записывал их в своем дневнике.

Но даже у Чиано был краткий момент, когда он проявил героизм, – в августе 1939 года в Оберзальцбурге он сделал все возможное, чтобы предотвратить надвигавшуюся войну, но это была только вспышка угасавшего костра, ибо на следующий день он уже обо всем забыл. Он грациозно разъезжал по самому краю пропасти, и все его призывы к благоразумию быстро выветривались у него из памяти в объятиях какой-нибудь римской герцогини или княгини.

Его жена Эдда не обращала на его измены никакого внимания. У нее были все задатки политической фигуры первой величины, но она была слишком большой индивидуалисткой и слишком сильно поглощена своей напряженной личной жизнью, чтобы бороться за право играть подобную роль. Она тоже колебалась между любовью и неприязнью к грубым, но иногда таким близким по духу сыновьям севера, но ее четко выраженные убеждения, достаточно опасные – по крайней мере, там, где дело шло о войне, – были гораздо мужественнее, чем фрейдистские комплексы ее отца или истерические эмоциональные взрывы ее мужа. Я хочу процитировать запись в дневнике Галеаццо Чиано от 10 мая 1940 года, ровно за месяц до вступления Италии в войну: «Эдда тоже была в палаццо Венеция. Со своей обычной горячностью она заявила ему, что страна хочет войны и что сохранение политики нейтралитета равносильно бесчестью. Именно это он и хотел услышать – только такой разговор он и считает действительно серьезным».

Меня удивляет только одно – как женщина такого высокого интеллекта могла так сильно ошибиться в оценке настроения своих соотечественников. Кроме представителей самого радикального крыла фашизма, нескольких офицеров-летчиков и обычных коррумпированных или продажных групп населения, я лично не встретил ни одного человека, который хотел бы войны. Обычно разобщенные, как и все индивидуалисты, пятьдесят миллионов итальянцев были единодушны в своем желании заниматься чем угодно, но только не воевать на стороне Германии.

В королевской семье тоже царило единодушие. Виктор-Эммануил вложил свое огромное личное состояние в Английский банк и ненавидел немцев еще со времен кайзера Вильгельма. Ее величество по-прежнему тосковала по исчезнувшему двору русского царя, где она выросла, и почти не интересовалась политикой. Наследная принцесса, подобно всем немецким или полунемецким принцессам, выданным замуж за границу, ценила все антинемецкое, а если более точно, то антинацистское. Ее муж с радостью придерживался бы в отношениях с немцами золотой середины, более соответствовавшей его дружелюбной и изысканной натуре, но он привык считать взгляды своего отца законом и потому, естественно, не мог стать другом Германии.

Папа Пий XI, который еще не забыл о том, как он был нунцием в Мюнхене и Берлине, после 1933 года сделал все, чтобы найти modus vivendi с Третьим рейхом. Однако его усилия натолкнулись на фанатизм нацистского правого крыла и горячую ненависть Мартина Бормана. Гиммлер, благодаря влиянию Боккини, проявил большую готовность к заключению соглашения с Ватиканом, но он конечно же ни за что не пошел бы вразрез с линией партии, которая запрещала всякое сотрудничество с церковью. Но и в этих условиях Ватикан сделал все, что было в его власти, чтобы предотвратить беду.

Бомонд Рима и Италии прокладывал себе дорогу среди водоворотов и течений, возникавших в результате напрасных попыток церкви сохранить мир, с грациозным безразличием шлюхи, готовой отдаться тому, кто больше заплатит. Снова вернулись старые добрые дни! Все посольства, западные и восточные, ухаживали за римской аристократией, устраивая бесконечные роскошные вечера. Ни русские салоны эпохи Распутина, ни французские салоны в дни Марии-Антуанетты не были такими роскошными приютами для сплетен, скандалов и чувственных удовольствий, как дворцы княгини Изабеллы Колонны, герцогини Сермонеты и других представительниц самых древних итальянских фамилий как в Риме, так и по всей стране. Следуя примеру графа Чиано, аристократы занялись высшей политикой. Большинство из них состояли в родственных отношениях с аристократическими семьями Англии, и многие позолотили обшарпанные фасады своих палаццо на деньги представительниц американской консервной, автомобильной или торговой аристократии, с которыми они крутили романы. Из этого и родилось их естественное стремление и горячее желание, не заключая прямого соглашения с западными демократиями, избавиться от назойливых гансов из Третьего рейха, от которых только и жди беды.

Однако, не обладая воинственными наклонностями, члены высшего света испытывали непреодолимый ужас перед немецкой мощью и поэтому всячески старались задобрить этих варваров, точно так же, как римские патриции задабривали их в ту эпоху, когда императорами у них были варвары. Поэтому они танцевали на всех балах, в западных посольствах и в северных, пребывая в полной уверенности, что сумеют перевесить любую чашу весов, ненавидя Муссолини и его – по их меркам – простушку жену, молясь о том, чтобы монархия существовала вечно, и мечтая о том, чтобы будущим премьер-министром, который будет придерживаться англофильской ориентации, стал граф Чиано.

Естественно, эта неуправляемая ситуация немало потешала меня. Меня принимали везде. Трудно поверить, чтобы мне всецело доверяли, но полное доверие было так же нехарактерно для предвоенной Италии, как, я подозреваю, и для современной. Из-за того, что я работал переводчиком, любящие тайны итальянцы считали, что я связан с секретами, в которые я на самом деле не был посвящен. Сотни раз меня фотографировали вместе с великими мира сего, а кто больше итальянцев обожает фотографироваться? Меня видели вместе с женой посла фон Макензена, а все в Риме знали, что она добилась от руководителей Третьего рейха большой личной и общественной независимости. Я обедал с католическими аристократами в немецком посольстве в Ватикане и одновременно переводил писания северного антихриста. Так что в глазах истинных итальянцев я вел таинственную и интригующую игру.

Естественно, я делал все, чтобы защитить мою прекрасную Италию, за которой все ухаживали, от угрозы войны. От дона Артуро Боккини я получил словесные и письменные доказательства тому, что по всему полуострову усиливаются антивоенные и антиармейские настроения – об этом доносили его агенты, разбросанные по всей стране. Я сообщал об этом всем визитерам, приезжавшим из Германии, число которых все увеличивалось. Я описывал ситуацию, сложившуюся в Италии, заместителям министров, гаулейтерам и другим немецким высокопоставленным чиновникам, посещавшим Рим. Они вежливо выслушивали, но думали о девушках, с которыми надеялись встретиться в тот вечер. Я разговаривал с послами и их женами, но господин фон Макензен считал, что Боккини должен сообщать о пораженческих настроениях в стране не мне, а самому Муссолини. Он был истинным пруссаком и полагал, что я вмешиваюсь во внутренние дела другой страны, что было совершенно недопустимо. Дон Диего фон Берген из ватиканского посольства умолял меня не мешать его ежедневной борьбе по сохранению перемирия с Курией и не заводить разговоров о войне. Две дамы, которые были очень миролюбивы по натуре, но обременены своими социальными обязанностями и обязательствами, с готовностью сообщали мне все, что они слышали о нежелании итальянцев воевать на своих приемах, коктейлях и обедах, но они так же, как и я, не знали, кому передать эти сведения.