Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Доллман cтр.№ 35

Гели Раубаль, дочери сводной сестры Гитлера Ангелы, было в ту пору всего восемнадцать лет. Она жила в доме боготворившего ее дяди, изучала музыку и мечтала об ангажементах в Байрете. Она принимала обожание Гитлера, но сама не испытывала к нему любви, которую этот человек, не избалованный женским вниманием, так ждал от нее. Ее сердце было отдано одному из постоянных спутников дяди, человеку по имени Морис, который, как выяснилось позже, не соответствовал расовым требованиям нацизма.

На почве этого возникали ссоры и сцены ревности. Однажды, после очередного скандала, Гитлер отправился на север в свое обычное пропагандистское турне, которые устраивались регулярно. Но не успел он добраться до Нюрнберга, который в будущем станет местом проведения съездов партии, как ему доложили о самоубийстве Гели. Девушка истекла кровью, пустив пулю себе в сердце, и он никогда больше уже не увидел ее живой. Гитлер так и не оправился после ее смерти, что, по-видимому, и объясняет то странное, недоверчивое отношение к многочисленным женщинам, которые потом будут домогаться его милостей. Того Гитлера, который часами стоял у могилы молодой племянницы с букетом красных роз, больше уже не будет.

Если бы не самоубийство Гели, его последующая жизнь, возможно, была бы более человечной, более спокойной и не такой замкнутой. Ни одной женщине он не принес счастья. Между самоубийством Юнити Митфорд, фанатичной англичанки, и трагическим концом Евы Браун в бункере канцелярии лежат годы, лишенные радости и удовлетворения. Гитлер позже высказался о любви и браке с вызывающей горечью, корни которой лежат, должно быть, в трагедии 17 сентября 1931 года: «Я не верю, что человек вроде меня может создать семью. Такой человек нарисовал в своем мозгу образ идеальной спутницы, в котором фигура взята от одной женщины, волосы – от другой, ум – от третьей, а глаза – от четвертой, и каждую женщину, которую он встречает на своем пути, он сравнивает с этим образом. Однако женщины, полностью соответствующей ему, не существует. Поэтому мужчина должен быть рад тому, что его девушка просто милая. Нет ничего лучше, чем выпестовать юное создание. Девушка восемнадцати – двадцати лет податлива, как воск. Мужчина должен уметь оставить свой отпечаток на личности любой девушки – ведь женщинам больше ничего и не нужно».

С грустью думая о том, что девушка, на чей улыбающийся портрет я только что смотрел, оказалась не такой податливой, я вернулся в столовую, где немецкие и итальянские лидеры собрались на перерыв, объявленный в работе конференции.

После обеда они снова принялись творить историю. Благодаря тому, что роль основного переводчика взял на себя Бенито Муссолини, я особо не утруждался. Большую часть времени я проводил стоя в углу с принцем Гессенским или другими членами итальянской партии и развлекался тем, что наблюдал за дуче, который в позе слегка утомленного диктатора, засунув руки в карманы, ходил взад и вперед по комнате. Он так вошел в свою роль, что никто не удивился бы, если бы он вдруг появился в пурпурной императорской мантии и с лавровым венком на лысой голове. Даладье, укрепив свой дух перно, срывал раздражение по поводу фиаско конференции на Бенеше и чехах. Жители Мюнхена, собравшиеся у стен отеля Vier Jahreszeiten, устроили ему бурную овацию, и он теперь принял позу парижского адвоката, который проиграл дело, но блестящая речь которого завоевала признание слушателей. Британский премьер все еще ждал божественного вмешательства и утешался тем, что сумел сохранить чувство собственного достоинства, не понимая, что в обществе таких людей, как Гитлер, сохранение достоинства представляет собой смертельную опасность.

Когда события стали принимать самый интересный оборот, меня вызвали в коридор. Охранник, выведший меня из зала, возбужденно сообщил, что в комнате для охраны появилась дама в вуали, которая заявила, что хочет поговорить со мной по крайне срочному делу. Было что-то романтическое и интригующее в этом женском вмешательстве в дела мужчин. Поскольку мое присутствие на конференции не предотвратило войны и не спасло мир и поскольку требования судетских немцев или чехов, справедливые или несправедливые, были мне неизвестны, я поспешил в караулку.

Здесь, окруженная группой молодых людей с внешностью нордических богов, стояла исключительно элегантная женщина, в которой я сразу же узнал представительницу латинской расы. Большую часть ее лица закрывала густая черная вуаль. Молодые офицеры продолжали виться вокруг нее, пока она не воскликнула: «Caro Dollmann – finalmente!» ^[16] И тут я понял, кто эта женщина. Только донна Элеонора Аттолико могла решиться пробраться столь далеко по коридорам власти. Офицеры с уважением окружили нас. И тут она меня рассмешила, потребовав, чтобы я «сразу же и без промедления» спросил у господина Гитлера, как продвигаются переговоры. Ее муж, итальянский посол, принимал гораздо более активное участие в конференции, но она посчитала совершенно естественным, чтобы я закрыл брешь своим телом. Охранники затрепетали от благоговения. Я послал за стулом и вежливо спросил, к чему такая спешка. Все объяснялось очень просто: донна Элеонора пообещала поставить своей любимой Мадонне – Мадонне из церкви Пилигримов в Лорето – толстую золотую свечу, если конференция закончится успешно и мир будет спасен. Через полтора часа отправляется поезд в Лорето, поэтому ей срочно надо знать, к какому решению пришли участники переговоров. Я сказал ей, что о моем обращении к Гитлеру не может быть и речи, но я с удовольствием спрошу об этом Бенито Муссолини или Галеаццо Чиано. Но это ее не устроило. Кинув на меня многозначительный взгляд, она велела мне спросить Генриха Гиммлера, который всегда все знает.

Я отправился на поиски Гиммлера и обнаружил, что он стоит в зале с очень важным видом. Подобно своему хозяину и господину, он был мрачен – ему бы больше подошла кровопролитная победоносная война, но имя донны Элеоноры, вкупе с рассказом о ее паломничестве и свече, настроило его на более веселый лад. Сначала он удивился, а потом развеселился. Он велел мне сообщить донне Элеоноре, что войны не будет, а также добавил, чтобы я взял одного из дежурных охранников, у которого имеются все необходимые пропуска, и доставил синьору Аттолико прямо к ее вагону, передав от него привет.

Я передал жене посла радостную весть. К изумлению охранников, которые были христианами, но в душе, вероятно, поклонялись и Вотану, донна Элеонора перекрестилась. Разгорелся краткий спор, кто должен отвезти нас на вокзал, – нет смысла говорить, что это право получил тот офицер, у которого было больше официальных пропусков. Мы забрались в «майбах» с флажком на капоте и помчались по забитым народом улицам Мюнхена на главный вокзал. Моя спутница погрузилась в молчание – наверное, она молилась. Не знаю, за кого принимали нас люди, но они приветствовали нас ликующими криками. Мы прибыли за минуту до отправления поезда в Италию и Лорето. Водитель, которого переполнял восторг, удостоился рукопожатия, а я, к изумлению окружающих, был награжден легким поцелуем в римском духе – в обе щеки.

Этим и ограничился мой вклад в знаменитую Мюнхенскую конференцию 1938 года. Вернувшись, я обнаружил, что представители западных демократий удалились, измотанные и подавленные, в свои отели, чтобы поесть, а представители будущей оси уселись за стол и устроили исключительно длинный и обстоятельный ужин. Муссолини сиял от счастья и не обращал внимания на мрачные лица своих союзников. Он пил и ел с явным облегчением. В таком же настроении находился и Герман Геринг. Чиано, который в самом начале конференции отвел меня в сторону и, зная, что я родом из Мюнхена, попросил показать ему ночную жизнь города, по мере того, как обед затягивался, все больше и больше мрачнел. Так уж получилось, что я не смог провести его по злачным местам Мюнхена, и его любопытство осталось неудовлетворенным.