Сила обстоятельств - читать онлайн книгу. Автор: Симона де Бовуар cтр.№ 76

Пишу что в голову придет, ради самого удовольствия писать. В любой час, когда бы мы ни вернулись в отель, мы видим этого бледного мальчика лет пятнадцати, которому одна клиентка велела как-то застегнуть свой бюстгальтер; он всегда тут, и утром и ночью. Однажды я его спросила: «Вы никогда не спите?» – «Иногда», – ответил он без горечи и без иронии. На следующий день я спросила: «Сколько вы спали этой ночью?» – «Четыре часа». – «А днем?» – «Один час». – «Это немного». – «Такова жизнь, мадам». Должно быть, он доволен, что ест досыта и чисто одет – это привилегия.

Молниеносный приезд Ланзманна, и сразу шестьсот миллионов китайцев, не считая корейцев, заполонили маленький остров Капри. Я проводила его в Неаполь, где гражданский аэродром охраняла целая армия американских военных, потому что там находились истребители США, направлявшиеся в Ливан. А потом возвращение с Сартром по новым дорогам Неаполь – Рим, идущим вдоль моря; на Доминицианской дороге сосны и этрусская зелень заставили вдруг обоих нас поверить, что мы очутились в глубокой древности. Вечер в Риме с Мерло-Понти, которого мы встретили на площади Навона. Потом Пиза, где Сартр будет дожидаться Мишель. Ад дороги Пиза – Генуя. И утром 15 августа на дороге до Турина тоже ад. Затем удовольствие вести машину, особенно вчера: Бург – Париж – за пять с половиной часов.

Признак старости: тревога, сопровождающая все отъезды, все разлуки. И печаль всех воспоминаний, потому что я чувствую: они обречены на смерть.

Среда, 24 августа

Работа. Я все больше хочу писать о старости. Зависть по отношению к молодежи, настолько опередившей нас отчасти благодаря нам. Как же плохо нас воспитывали! Как примитивно было все, что нам рассказывали по философии, по экономике и так далее. Ощущение (очень несправедливое) потерянного человечеством времени в ущерб мне. И как трудно соразмерять свою жизнь, свою работу с будущим, когда уже чувствуешь себя похороненным теми, кто придет после.

Позавчера ночью ФНО совершил в метрополии целую серию громких покушений: подожженные в Марселе склады горючего, убитые в Париже полицейские. Дакар и Гвинея освистали де Голля. После дождя и холода первый день хорошей погоды: тепло, золотисто и по-осеннему роскошно.

Комитет сопротивления фашизму организует 4 сентября большую контрманифестацию: как-то она пройдет? Ланзманн, который много ею занимается, говорит, что подготовительная кампания ведется очень хорошо. Он выступал на многих собраниях в Париже и в провинции.

Четверг, 4 сентября

У этого утра несколько зловещий привкус, Сартр все еще в Италии, Ланзманн не вернулся из Монтаржи, где выступал вчера вечером, Париж кажется мне пустым. Рабочие сильно стучат по стене, невозможно спать после восьми часов, да и работать трудно; впрочем, я сильно возбуждена. Голубое легкое небо с желтыми облаками над желтеющей листвой; на могилы кладбища Монпарнас пришла осень. Я опасаюсь за сегодняшний день. Страха нет (хотя, возможно, и он в какой-то мере примешивается), но я боюсь поражения; боюсь понапрасну претерпеть этот час тошнотворной церемонии, не добившись никакого результата. По сути воскрешают Петена: наградят орденом Почетного легиона сотню отличников труда, и Мальро расскажет, что де Голль принял вызов левых сил и осмеливается выступать на площади Республики. Позавчера вечером я проезжала там с Ланзманном. Все устроено таким образом – с трибунами, которые будут заполнены приглашенными, полицейскими, ветеранами войны и так далее, – что публику оттеснят на целые километры, нас даже не услышат. Вчера вечером в новостях префектура объявила, что запрещается нести плакаты. В комитете нам выдали желтые листки с надписью нет; их надо будет вытащить, когда появится де Голль. Впрочем, указания меняются, в зависимости от комитета. Так, комитет Эвелины собирается прийти к пяти, а не к четырем часам и вытащит свои плакаты сразу, что, конечно, глупо.

Два дня назад мне звонила молодая женщина, чтобы установить со мной «контакт». Поэтому вчера вечером я заходила в комитет своей секции. Это выглядело жалко и трогательно. Я совершила ошибку, придя в девять часов: никого. Консьержка с ворчанием вручила мне ключ, но я предпочла подождать на скамейке. Через полчаса явилась молодая женщина и отвела меня в просторную пустую мастерскую в глубине двора. Постепенно стали подходить другие женщины; нас было всего восемь, и ни одного мужчины. Маловразумительные рассуждения, и все-таки меня восхищает их самоотверженность; они не собирались идти спать раньше полуночи, и трое из них вызвались расклеивать плакаты и раздавать листовки от шести до семи утра, а ведь у них дети, работа. Очень ласковый вечер, на улицах много народа и неона.

Североафриканцы не имеют больше права передвигаться по ночам. В Атис-Монсе полицейские стреляли в итальянцев, приняв их за североафриканцев.

9 сентября

Четвертого сентября утром я ошибалась, когда предполагала заурядный провал. В час дня на площади Сен-Жермен-де-Пре я случайно натыкаюсь на Жене, мы бросаемся друг другу на шею, вместе обедаем на террасе кафе. Он с восторгом говорит о Греции и о Гомере и очень хорошо о Рембрандте. Отрывки из его «Рембрандта» были напечатаны в «Экспресс». Он тоже воспроизводит человека по своему образу, когда говорит, что от гордыни пришел к доброте, потому что не желал никакого заслона между собой и миром: впрочем, это прекрасная идея. Жене любезно отзывается о прочитанных им отрывках из моих «Воспоминаний»: «Это придает вам значимости». Он пускается в страстное восхваление ФНО, но увлечь его на площадь Республики мне не удается.

Бост решил надеть свой крест «За боевые заслуги», а Ланзманн выставляет напоказ медаль Сопротивления. Вместе с ним я подхожу к заграждениям на улице Тюрбиго, отделяющим приглашенных от публики, полицейские проверяли там пригласительные билеты. При виде зигзагообразного расположения заграждений мы сразу подумали: «Это ловушка». Мы вернулись обратно к лицею Тюрго, где у меня была назначена встреча: никого. Вдоль тротуаров – автобусы республиканских отрядов безопасности, мимо них, с задорным видом размахивая своими пропусками, проходили некрасивые принаряженные женщины: они ощущали себя избранницами.

Поняв, что улица перегорожена и что остальные не дойдут до лицея, я выбралась из этого тупика. Уже в трехстах метрах стоял первый кордон полицейских. Ланзманн присоединился к руководителям Комитета сопротивления, а я дожидалась Комитета шестого округа у метро Реомюр, где, как сказала Эвелина, они должны собраться. В самом деле, я увидела Эвелину, Адамовых и других. Теперь люди подходили группами, толпой, массами. У нас снова появилась надежда; мы сгруппировались у метро Ар-э-Метье, поблизости от первого полицейского кордона. Какой-то человек хотел пройти и обругал их, они ударили его, толпа взвыла и забросала их листками с надписью: Нет. От храбрости некоторых манифестантов у меня захватило дух. Кто-то сказал беспечным тоном: «Они собираются заряжать, они надели перчатки», и мы немного отодвинулись, чтобы иметь возможность свернуть на поперечные улицы. Люди продолжали прибывать в большом количестве, но все испытывали шок при виде грандиозных заграждений. Адамов раздраженно сказал: «Попробуем в другом месте!» Я считала, что нам следует остаться, не распыляться, встать напротив трибун как можно плотнее; думаю, я была права, если не считать того, что нас избили бы дубинками; нетерпение Адамова оказалось спасительным для нас. Мы бродили вокруг площади Республики, безуспешно пытаясь найти способ приблизиться. Прошел слух, что некоторые группы двинулись на площадь Нации, но я убедила свою вернуться к метро Ар-э-Метье и встать напротив трибун. Нам встретились другие шествия, куда они направлялись? Они и сами не знали. Они говорили другим: «Там перекрыто». – «Там тоже». В конечном счете мы очутились на улице Бретань, и люди вытащили под аплодисменты флажки, листовки, плакаты, воздушные шарики с надписями Нет. Послышались возгласы «Долой де Голля!» в ритме студенческих шествий, и Адамов сердито заметил: «Это слишком весело, так не годится». В небо поднялись гроздья шаров, как раз над трибуной, и в воздухе заколыхались надписи Нет. Мы встретили Сципиона и отца Ланзманна, они пришли с улицы Тюрбиго; люди, которых пропустили в большом количестве, попали в ловушку: они начали шуметь, когда слово взял Бертуэн, так что его речи не было слышно; тогда полиция набросилась на них спереди, сзади, выхода никакого не было, и толпу жестоко избили дубинками. Пока Сципион рассказывал, Адамову очень захотелось пить, и мы вошли в бистро; внезапно снаружи началась толчея: полицейские заряжали. (Раньше уже прогремел залп, и мы укрылись за какими-то воротами, консьержка впускала всех со словами: «Если они появятся, то вы закроете».) В бистро вошли окровавленные женщины, одна спокойно, другая с воплями, действительно обезумевшая, ее уложили на банкетку в заднем зале. У блондинки волосы были залиты кровью; по улице шли окровавленные мужчины. У Эвелины от волнения на глаза навернулись слезы, и кто-то строго сказал: «Не вздумайте падать в обморок!» Мы вышли на улицу, чтобы продолжить манифестацию. Вдоль улицы Бретань расположился рынок, торговцы, судя по всему, были на нашей стороне. Толпа, суровая, решительная и веселая, вызывала огромную симпатию, это была самая живая манифестация из тех, на которых я присутствовала: не законопослушная, как то большое шествие – похороны Республики, и не такая неуверенная, как в воскресенье, в день инвеституры; это было вполне серьезно и для некоторых – опасно.