|
Cтраница 51
Лежащий вдали от Империи Под полуопавшим каштаном, Поручик Донской артиллерии Не станет уже капитаном. Под теплым светящимся лучиком, Расставшийся с миром подлунным, Он будет навеки поручиком, Веселым, восторженным, юным. Мерцает осенняя лужица, И нет сожаления снова, Что он никогда не дослужится До звания очередного. Он вспомнит мосты с переправами, И окна родимого дома, Где пахло нагретыми травами Над водами Тихого Дона. Степными, дремучими, терпкими, На фоне темнеющей сини. А здесь православная церковь лишь Напомнит о бывшей России. И лет эмигрантских – как не было, — Есть только храпящие кони, И это далекое небо лишь, Где звездочки, как на погоне. Неподалеку от могил Белой гвардии лежат виднейшие представители русской литературы и искусства XX века, умершие в изгнании: Рудольф Нуриев, Александр Галич, мой ровесник Андрей Тарковский, который поразил весь мир своим искусством кино и, блеснув, ушел из жизни. Здесь лежат замечательные писатели и поэты: Бунин, Мережковский, Гиппиус и многие, многие другие. Вот оно, огромное русское поле на французской земле…
На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа Забвения не вырастает трава, — Ее, разодет как любовник, Стрижет регулярно садовник. На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, Где статуи стынут в песцовых боа, Покой обрели эмигранты, — Российской свободы гаранты. На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа Земля от февральского снега бела, И смотрят на черные кроны, Забыв про коней, эскадроны. Звенит у обители Сен-Женевьев Скворцов прилетевших двусложный напев, Связав ее пением птичьим С Донским или Ново-Девичьим. Опять в ожидании новой весны Покойникам снятся московские сны, Где вьюга кружится витая, Литые кресты облетая. Там близкие с детства родные места, И купол сияет над храмом Христа, Склоняя усопших к надежде, Что все возвратится, как прежде. На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, Исчезнув с планеты как птица моа, Лежит лебединая стая, В парижскую землю врастая. Меж мраморных ангелов и терпсихор Поет им каноны невидимый хор, И нету, понятно из пенья, Свободы помимо успенья. Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа неразрывно связано не только с русской литературой, кино, балетом, но еще и с русской авторской песней. Всякий раз, попадая на это кладбище, я кладу цветы на могилу Александра Аркадьевича Галича – человека сложной судьбы, обозначившего собой целую эпоху, которую в свое время называли «Эпохой магнитофониздата». Преуспевающий писатель, благополучный драматург, пьесы которого ставили по всему Советскому Союзу, он, на вершине своего благополучия, вдруг взял и ушел в диссиденты. Начал писать жесткие, резкие обличительные песни, после которых потерял все, что имел, был выдворен за границу и погиб при странных обстоятельствах. Его смерть до сих пор представляется загадочной. Песни Александра Галича, так же как и его и знаменитая поэма «Кадиш», посвященная Янушу Корчаку, навсегда остались в золотом фонде русской литературы и стали своеобразным памятником той несчастной эпохе, которую мы теперь называем «Эпохой застоя».
Снова слово старинное «давеча» Мне на память приходит непрошено. Говорят: «Возвращение Галича», Будто можно вернуться из прошлого. Эти песни, когда-то запретные, — Ни анафемы нынче, ни сбыта им, В те поры политически вредные, А теперь невозвратно забытые! Рассчитали неплохо опричники, Убежденные ленинцы-сталинцы: Кто оторван от дома привычного, Навсегда без него и останется. Слышен звон опустевшего стремени Над сегодняшним полным изданием. Кто отторгнут от места и времени, Тот обратно придет с опозданием. Над крестами кружение галочье. Я смотрю в магазине «Мелодия» На портреты печальные Галича, На лихие портреты Володины. Там пылится, не зная вращения, Их пластинок безмолвная груда… Никому не дано возвращения, Никому, никуда, ниоткуда. Удивительное дело: те эмигранты, которые лежат на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, весь остаток своей жизни мечтали вернуться на Родину, а те мальчики, которыми они когда-то были, которые умирали на фронтах и Первой мировой, и Гражданской войны, мечтали попасть в тихий и спокойный Париж, который исторически был для русского человека местом отдыха и развлечений.
С Парижем всегда тяжело расставаться. Особенно осенью, когда осень – это не только время года, но и время жизни. Когда, оборачиваясь назад, понимаешь, что счастливое время, твоя весна, твое лето, во многом уже позади. И все-таки, несмотря ни на что, хочется надеяться, что с Парижем тебе еще суждено встретиться в будущем…
Преодолевая Америку
Преодолевая Америку с востока на крайний запад, От восхода к закату перелистывая города, Между двух океанов, чей йодистый резкий запах, Раз вдохнув, не забудешь, видимо, никогда, Между длинными плоскими отмелями Ньюпорта И лесистым Сиэтлом, где вечно идут дожди, Открываешь жизнь совершенно иного сорта, Не сравнимую с той, что истрачена позади. Здесь другой Орлеан, не такие Москва и Питер, Стоязыких племен неожиданное родство, И второе пришествие в кратере Солт-Лейк-Сити Возвращает надежду на старое божество. От холодных озер до горячих степей Техаса, Облаченная в шорты и прочую лабуду, Все куда-то торопится эта веселая раса, Несъедобную пищу дожевывая на ходу. С изначальных времен здесь иные кипели страсти, У реки Сакраменто или реки Юкон. Здесь веками не ведали тоталитарной власти, Над собой признавая деньги или закон. Здесь Эйнштейн в Вашингтоне у края безлюдного мола, Земляка опознавший, тебя привечает кивком, И себя, даже если годами пока ты молод, Возвратившись в Россию, чувствуешь стариком. И обратно потянешься с чувством внезапной утраты В те края, где впервые пробил тебя сладостный шок, И шумит человечество новой эпохи, упрятав Все созвездия мира в один полосатый мешок. В нетопленой комнате девятого класса нашей мужской школы, в полуголодном 48-м году, учитель географии, повесив на доску карту мира – два огромных по-осеннему ярких желто-сине-зеленых полушария, и медленно обводя их указкой, говорил: «Есть только одна страна на свете, природа которой по своему богатству и разнообразию сопоставима с природой нашей страны, это Соединенные Штаты Америки, которая, так же как и СССР, простирается от Атлантического океана до Тихого. Где еще есть такие просторы, необозримые степи, могучие горные хребты, полноводные и быстрые реки? И если характер народа, а это так, зависит от окружающей природы, то именно эти две великие нации должны быть наиболее близки». Неожиданно для себя я вспомнил эти слова, довольно смелые для конца 40-х, с их разгулом сталинского антиамериканизма, когда летел из Нью-Йорка в Сан-Диего и, как школьник неотрывно прильнув к окошку, с удивлением первооткрывателя наблюдал за сменой величественных ландшафтов, неторопливо проплывавших под крылом «Боинга».
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|