Лютер - читать онлайн книгу. Автор: Иван Гобри cтр.№ 104

Тем не менее он постарался обелить Лютера и отвести от него упреки в добрачных связях: «Слухи о его незаконных отношениях с женщинами не имеют под собой никаких оснований». Меланхтон признался другу, что нашел Лютера «погруженным в тревогу и печаль, вызванные резкой переменой в его жизни». И тут же выразил надежду, что их учителю удастся научиться вести себя более достойным образом и отказаться от своего привычного шутовства. В любом случае общее дело не должно пострадать: «Бог не раз в прошлом являл Свою волю, заставляя даже святых совершать ошибки... Горе тому, кто отвернется от учения только потому, что учитель грешен».

Ко всем этим сплетням внимательно прислушивался и Эразм. С одним из своих корреспондентов он поспешил поделиться новостью о том, что Катарина родила через две недели после свадьбы. Правда, вскоре ему пришлось признать, что слух оказался ложным. Впрочем, говорят (снова слухи!), что она беременна. На самом деле, достоверно известно только то, что первый ребенок Лютеров, Ганс, родился 7 июня 1526 года, то есть через год после бракосочетания родителей.

Новость о женитьбе Лютера вызвала яростное негодование и у Георга Саксонского. Но он высказал свое неодобрение. Реформатору только к концу года, отвечая на почтительное приглашение последнего влиться в ряды его сторонников. Подчеркивая принципиальную разницу между анабаптистами, сеющими в его герцогстве семена войны и раздоров, и собой, проповедником Слова Божьего, живым примером чудодейственной силы Божьей, Лютер призывал герцога отказаться от дальнейших преследований лютеран и на всякий случай грозил ему карой Божьей. Герцог не замедлил с ответом и с негодованием отверг все предложения Реформатора. «С тех пор как ты начал проповедовать свое Евангелие, — сурово отчитал он его, — мир не видывал больших святотатств, творимых христианами. Где еще, кроме Виттенберга, найдется такое же число монахов и монахинь, вставших на путь погибели?» Что касается лично Лютера, то герцогу ясно, что дьявол сумел-таки искусить его плоть, а потому ему следует немедленно отречься от своей новой Евы, влекущей его ко греху. В заключение он призывал на Лютера и Катарину Божий суд, которого оба заслужили.

Итак, удары сыпались со всех сторон, требуя отпора. Лютер не успевал придумывать все новые извинения и оправдания. Членам Мансфельдского муниципального совета он представлял свой поступок как акт обращения к истинной вере, уверяя, что этим шагом поставил точку в прежнем, подвластном папе существовании. Кроме религиозного ар-гумента он приводил еще два, не без оснований полагая, что они окажутся ближе сердцу бюргеров. С одной стороны, говорил Лютер, он исполнил давнее пожелание своего отца, мечтавшего видеть его женатым человеком; с другой — ему просто пришлось ускорить ход событий, дабы заставить умолкнуть злые языки.

В письме от 16 июня он жаловался Спалатину на непонимание со стороны христианского народа: «Своей женитьбой я так унизил и опошлил собственный образ, что, наверное, ангелы смеются надо мной, а бесы рыдают». Почему же общество так сурово отнеслось к нему? «Мир со всеми своими мудрецами не в силах понять, сколь свято и священно это Божье дело. Глядя на меня, они считают его нечестивым порождением дьявола».

Организатору похищения монахинь Коппе, наверняка не мучившемуся угрызениями совести, он писал совсем в другом тоне, ограничась тяжеловесными шуточками. Оказывается, он запутался в кудрях «юной девы» и пожелал доказать себе и миру, что «и он мужчина». В письме к Михаэлю Штифелю от 17 июня он сетовал, что люди, считающие себя мудрыми, склонны видеть в нем нечто пугающее. Во всяком случае, именно так можно понять латинское выражение «larva-», которое он употребляет по отношению к себе и которое означает «маска ужаса».

20 июня, обращаясь к Линку, он рассуждает о провидении: «Я сам еще находился в полном неведении, когда Господь чудесным образом бросил меня в супружеские объятия бывшей монахини Катарины фон Бора». В тот же день он пишет маршалу Гансу фон Дольцигу, снова изумляясь внезапному повороту в своей судьбе: «Он представляется мне настолько странным, что я до сих пор не могу в него поверить; однако свидетели этого события столь единодушны, что волей-неволей приходится положиться на их слово». (Каким бы легковесным ни казалось это объяснение, вполне возможно, что оно наиболее близко к истине!)

21 июня он пишет своему дорогому Амсдорфу и приводит целый список причин, вынудивших его поступить так, а не иначе. Он не хотел лишать своего отца радости увидеть его потомство; он стремился показать, что его дела не расходятся с его учением; он спешил положить конец досужим пересудам. В любом случае (ведь человек лишен свободы выбора!), «как было угодно Богу, так все и свершилось». Почему он так в этом уверен? Потому что не испытывает по отношению к жене ни любви, ни страсти.

После празднества, в котором приняла участие вся ново-испеченная община евангелистов, начались будни супружеской жизни, освященные гражданским законом. Гнездо семейного счастья пришлось вить в том самом монастыре, ныне отчужденном от Церкви, где в былые времена он проводил дни и ночи в молитвах и покаянии. Несмотря на все старания и хитроумные тактические ходы, ему так и не удалось полностью оправдаться в глазах окружающих, так что время от времени приходилось вновь возвращаться к обсуждению этого вопроса. В письмах к друзьям он порой натужно острил, изобретая каламбуры наподобие тех, которыми 22 июля веселил Линка: «Кэтхен связала меня по рукам и ногам» (латинское слово «catena» обозначает «цепь») или «ложе мое теперь именуется Бора» (Bora переводится так же, как Bohre — гроб). В связи с последним замечанием он таинственно добавлял: «Можно считать, что для мира я умер».

Он не мог не заметить, что крутая перемена в личной жизни вкупе с антикрестьянскими настроениями, которых он не считал нужным скрывать, значительно охладили восторженное отношение к нему со стороны широких народных масс. 16 августа, обращаясь к уже упоминавшемуся нами Брисманну, он настойчиво подчеркивал, что, в отличие от всех остальных, видит в этом обстоятельстве лишнее подтверждение правоты своего Евангелия: «Чтобы никто не подумал, что я сдался, я женился на монахине». К этому решению, добавлял он, его подтолкнула вовсе не плотская страсть, а высокие духовные соображения: «Ведь я стар и совсем не создан для супружества». Ему исполнилось в ту пору 42 года, и впечатления стареющего мужчины он, судя по всему, не производил. Тем не менее полтора месяца спустя в письме к Штифелю он снова пытается прибегнуть к той же аргументации. Отвечая на призыв собственной плоти, человек исполняет лишь то, что предначертано Богом, а поскольку он, Лютер, вскоре готовится покинуть этот бренный мир, ему хочется успеть до кончины воодушевить своим поступком тех, кто слаб духом.

В начале января 1526 года в письме к Маркарду Шулдорфу, женатому на собственной племяннице, он еще более твердо отстаивал свою позицию, уверяя, что шумиха, вспыхнувшая вокруг его женитьбы, сыграла чрезвычайно полезную роль. «Я и сам женился, — откровенничал он, — и притом женился на монахине. Я мог бы этого и не делать, потому что никаких причин стремиться к браку у меня не было. Если я все-таки совершил этот шаг, то исключительно желая бросить вызов дьяволу и его сатрапам, всем этим князьям и епископам, докатившимся в своем безумии до того, чтобы запретить духовенству жениться. Я бы охотно пошел и на еще более громкий скандал, если бы он помог мне еще лучше послужить Богу и навредить всем им... Они возмущаются вашим поведением? Смейтесь им в лицо и чувствуйте себя счастливым! Их негодование — лучший признак того, что ваше поведение угодно Богу».