Тем временем миссис Окэм ринулась пылко опровергать безосновательное пока предположение своей бабушки. Но упрямая старуха стояла на своем.
– Это, конечно же, один из слуг, – утверждала она почти ликующе.
И пустилась в долгий рассказ о своем бывшем дворецком, выпившем почти три дюжины бутылок ее лучшего бренди, о горничной, пойманной с рубиновой брошью Эми, о шофере, который выставлял завышенные счета за бензин и ремонт машины, о младшем садовнике…
А тот факт, что он сразу же отправился и продал рисунок, выставит его в самом дурном свете. Ах, если бы только он упомянул о подарке в то утро, когда обнаружили тело! Или во время сеанса – да, это был самый подходящий момент. Или сегодня утром в разговоре с миссис Твейл. Или даже вечером, когда миссис Окэм предложила ему сшить смокинг, пусть он рисковал предстать в ее глазах жалобщиком, ищущим сострадания без особых на то оснований. Ах, если бы только, если бы только… Потому что теперь было слишком поздно. Расскажи он об этом сейчас, и все будет выглядеть так, словно он признался только потому, что его поймали. А история с щедрым подарком дяди Юстаса прозвучит как придуманная на ходу, чтобы скрыть чувство вины – как глупая и неубедительная ложь. И все же, если он промолчит, одному богу известно, чем все это закончится.
– Но у нас нет никаких оснований даже предполагать, что рисунок был украден, – сказала миссис Окэм, дождавшись, пока поток воспоминаний Королевы-матери о бесчестных слугах иссякнет. – Бедный Юстас, вероятно, вынул его из упаковки и переложил в другое место.
– Он не мог никуда его переложить, – возразила Королева-мать, – потому что никуда не выходил. Юстас находился в этой комнате вместе с мальчиком, пока ему не приспичило в туалет, где он испустил дух. Все время в этой комнате – это ведь так, мальчик?
Себастьян кивнул, не вымолвив ни слова.
– Ты можешь ответить как полагается? – потребовал призрак армейского сержанта.
– О, извините, я и забыл… То есть конечно да, он был здесь. Все время.
– Ты только послушай это, Вероника, – заметила Королева-мать. – Он мямлит хуже, чем прежде.
Миссис Окэм обратилась к Себастьяну.
– Вы видели, как он что-нибудь делал с рисунком тем вечером? – спросила она.
На мгновение Себастьян растерялся, но потом в панике помотал головой:
– Нет, миссис Окэм.
Чувствуя, что краснеет до корней волос, он отвернулся и в попытке спрятать лицо, на котором, как ему представлялось, было написано все, склонился ниже над лежавшим на столике вторым рисунком.
– Говорю же тебе – его украли, – услышал он победоносный голос Королевы-матери.
– О, мистер Тендринг, и зачем только вы это обнаружили? – почти с тоской взвыла миссис Окэм.
Тот начал исполненную достоинства речь о профессиональном долге, но был снова бесцеремонно перебит Королевой-матерью.
– Послушай меня, Дэйзи, – сказала она. – Я не позволю тебе строить из себя сентиментальную идиотку, сочувствующую толпе никчемных слуг. Да они, скорее всего, грабят тебя направо и налево прямо сейчас!
– Это невозможно! – воскликнула миссис Окэм. – Я просто отказываюсь верить в такое. И вообще, зачем поднимать столько шума из-за какого-то жалкого рисунка? Если он такой же уродливый, как и оставшийся…
– Как это зачем? – повторил мистер Тендринг тоном человека, оскорбленного в лучших чувствах. – Разве вы не понимаете, что покойный заплатил за этот предмет крупную сумму? – Он взял квитанцию и снова подал ее миссис Окэм. – Семь тысяч лир, мэм. Семь тысяч лир!
Себастьян вздрогнул и поднял на него округлившиеся глаза. У него буквально отвисла челюсть. Семь тысяч лир? А тот вонючий делец сначала предложил ему всего тысячу, а потом еще издевательски хвалил за деловую хватку, когда поднял цену до жалких двух с половиной. Злость и унижение заставили Себастьяна еще гуще покраснеть. Какого же дурака он свалял! Каким же наивным был простаком!
– Видишь, Дэйзи? Теперь ты понимаешь? – Тон Королевы-матери делался все более торжествующим. – Они могли продать эту штуку чуть ли не за свою годовую зарплату!
Наступила краткая пауза, а потом Себастьян услышал мелодичный голос миссис Твейл.
– Не думаю, что это сделал один из с-слуг, – сказала она, намеренно выделяя свистящий согласный звук. – Мне кажется, виновен кто-то с-совсем другой.
Сердце Себастьяна застучало с такой скоростью и силой, словно играло само с собой в футбол. Да, она могла подсмотреть в открытую дверь, как он укладывал рисунок в свой портфель. А всего мгновением позже окликнула по имени. Так оно и случилось, окончательно уверился он.
– Себастьян, – снова негромко повторила его имя миссис Твейл, когда он не издал ни звука.
С огромной неохотой он распрямился и посмотрел на нее. Миссис Твейл продолжала улыбаться, как зритель на комическом спектакле.
– Полагаю, тебе все известно не хуже, чем мне, – сказала она.
Он глубоко сглотнул и отвернулся.
– Разве нет? – все так же мягко спросила она.
– Что ж, – начал он едва слышно. – Вы имеете в виду…
– Конечно же! – сразу вмешалась она. – Разумеется! Речь о той маленькой девочке на террасе. – И она указала в темноту за окном.
Пораженный до глубины души, Себастьян снова посмотрел на нее. В темных глазах танцевали искорки возбуждения; улыбающиеся губы, казалось, в любой момент могли раскрыться, чтобы дать волю громкому смеху.
– Маленькая девочка? – повторила Королева-мать. – Какая еще маленькая девочка?
Миссис Твейл пустилась в объяснения. И внезапно, с чувством неподконтрольного ему, но огромного облегчения, Себастьян понял, что получил отсрочку приговора.
XXIII
Но уже очень скоро ощущение облегчения сменилось у Себастьяна недоумением и тревогой. Когда он остался один в своей комнате, то разделся и почистил зубы, не переставая размышлять, почему его освободили от ответственности. Неужели она в самом деле думала, что виновен ребенок? Видимо, да, уговаривал он сам себя. Вероятно, она так считала. Но какая-то часть сознания упрямо отказывалась принимать столь простое объяснение. Если это правда, то почему она смотрела на него этим своим странным взглядом? Что ее могло настолько забавлять в подобной ситуации? А если она не думала, что кражу совершила малышка, что, черт возьми, заставило ее выдвинуть эту версию? Ответ представлялся очевидным: она видела, как он забирал рисунок, считая, что он не вправе этого делать, а теперь решила выгородить. Но опять-таки, если вспомнить эту ее странную улыбку, с трудом сдерживаемый смех, словно она просто забавлялась, то и такой ответ становился не столь уж очевидным. Ни один из ее поступков не вписывался в рамки простого здравого смысла. А ведь нужно было еще иметь в виду ту несчастную маленькую девочку. Ребенка подвергнут допросу, и, возможно, весьма суровому. Потом под подозрение попадут ее родители, а кончится, конечно же, тем, что миссис Гэмбл настоит на вмешательстве полиции…