Пожарский - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Володихин cтр.№ 49

Дмитрий Михайлович предлагает польскому гарнизону почетные условия сдачи. Он обещает сохранить вражеским воинам жизнь, свободу и даже помощь при возвращении на родину. Князь понимает: далеко не все в его армии готовы обойтись с неприятелем столь гуманно. Многие жаждут мести. Но он поступает и благородно, и предусмотрительно. С одной стороны, Пожарский оказывает голодающим полякам милость, притом милость дорогостоящую. С другой… у него перед глазами пример Первого земского ополчения. Оно простояло в Москве год, ослабело, разодралось внутри себя, но задачи не выполнило. Воевода понимает, сколь гибельно может сказаться на земском деле новое промедление. А потому выдвигает самые мягкие, самые щадящие условия, какие только возможны в создавшейся ситуации.

Но поляки не слышат его. Благородство князя воспринимается ими как слабость. Они ослеплены недавней удачей. Поражение земцев на штурме Кремля наполнило тамошних сидельцев горделивой надеждой: отобьемся!

И польские офицеры отвечают Пожарскому в самом оскорбительном тоне. Вот показательные выдержки из послания поляков: «Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине: ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское не показывает, чтобы какой либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш… Чего вы не осмелитесь сделать природному вашему государю, когда мы помним, что вы сделали нескольким из них в последнее короткое время! Теперь же свежий пример: ты, сделавшись изменником своему государю, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него, и не только ты сам — человек не высокого звания или рождения, но и вся земля изменила ему, восстала против него. Забыв Бога, надеясь лишь на свою силу и множество своих людей, не дожидаясь прибытия царя, которому назначили срок ваши думные бояре и вся ваша московская земля, кинулись на рыцарство царя Владислава, а что ваша измена обрушилась на ваши же головы, то это показывает, что Бог произнес против вас праведный свой суд. Теперь вы, как видим из вашего письма, не только обвиняете в измене польский и литовский народ, но рады бы весь мир привлечь в товарищество с вами и найти людей, подобных вам в измене. Вы нас привлекаете прежде всего к тому, чего никогда не делали ни наши предки, ни мы, и чего не будут уметь делать и наши потомки. Как никакой народ не пошел в сообщничество с вами по измене, так и мы не пойдем, и при Божией помощи удержим царю Владиславу эту Московскую крепость и столицу. Он имеет право на вас, как государь, которому вы присягали на верность и подданство. Через него Бог вскоре смирит гордые и твердые ваши выи и укротит ваши бесчестные бунты, омерзевшие Богу и людям. Вам не новость сочинять в письме ложь, потому что ваши глаза не знают стыда. При столкновениях с вами мы хорошо присмотрелись к вам. Мы хорошо знаем вашу доблесть и мужество; ни у какого народа таких мы не видели как у вас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народа других государств и монархий. Мужеством вы подобны ослу или байбаку, который, не имея никакой защиты, принужден держаться норы. Ваше мужество, как это мы хорошо знаем и видим, сказывается в вас только в оврагах и в лесу; ведь мы хорошо видели собственными глазами, как страшен был вам гетман великого княжества литовского с малою горстью людей. Мы не умрем с голоду, дожидаясь счастливого прибытия нашего государя — короля с сыном, светлейшим Владиславом, а счастливо дождавшись его, с верными его подданными, которые честно сохранили ему верность, утвержденную присягой, возложим на голову царя Владислава венец… Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем. Ложью вы ничего у нас не возьмете и не выманите. Мы не закрываем от вас стен; добывайте их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства… Не пиши нам лукавых басен; не распускай вестей; потому что мы лучше тебя знаем, что делается в нашей земле. Король польский хорошо обдумал с сенатом и Речью Посполитой, как начать ему войну, как усмирить тебя архимятежника и как вести эту войну до конца. Король польский никогда не имел и не будет иметь скудости в людях. Такого [множества людей] ты не только никогда не видел, но и не слыхал. Турки никогда нам не были страшны и не будут. Если ты, Пожарский, кроме находящихся при тебе своевольников и шишей, присоединишь к себе еще вдвое больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда, при Божией к нам милости, не получишь пользы… и т. п.» ^[201].

От этих словес, разумеется, никто из русского воинства не разошелся «по сохам». По всей видимости, в нашем лагере неприятельскую бумагу читали со смехом. Надо иметь истинный талант к фанфаронству, чтобы этак петушиться после августовского разгрома!

Осаждающие не столь уж плотно блокировали центр города: у них явно не хватало сил обложить всякую щель, поставить дозоры на каждой улице. Польский гарнизон имел сообщение и с королем, и с гетманом. Тайные гонцы доставляли из Москвы донесения, а потом возвращались с ответными письмами.

Сигизмунд благодарил кремлевских сидельцев за «рыцарские подвиги», просил не сдаваться и желал «доброго здравия». При том голоде, который распространился среди осажденных, монаршие слова звучали как издевательство. Король не обещал ни поддержки, ни даже жалования за службу. Пожарский говорил своим врагам правду: Сигизмунд просто не имел сил для продолжения борьбы.

Возникает вопрос: какие обстоятельства мешали ополченцам начать давление на Китай-город и Кремль сразу после победы над Ходкевичем? В самом деле, первая попытка взять Кремль приступом произошла через несколько недель после отступления гетманских войск. Так почему же земцы бездействовали всё это время? Отчего не воспользовались той деморализацией, которая коснулась осажденных в результате потерь на вылазках и поражения деблокирующего корпуса?

Самое время рассказать о трудностях, постигших русское командование, и о трудах, выпавших на долю русской армии.

Прежде всего, общее дело страдало от несогласия между главными полководцами двух земских ополчений.

Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой требовал от Минина и Пожарского если не повиновения, то хотя бы формальных почестей, соответствующих высоте его рода; Пожарский не соглашался. «Начальники же начали между собой быть не в совете из-за того, что князь Дмитрий Тимофеевич хотел, чтобы князь Дмитрий Пожарский и Кузьма ездили к нему в таборы, — сообщает летопись. — Они же к нему не ездили, не потому, что к нему не хотели ездить, а боясь убийства от казаков» ^[202].

Для современного человека требование, выдвинутое Трубецким, просто непонятно. За Пожарским — более сильное войско, за Пожарским — Минин и огромная область, доверившая ему власть над ополчением. Казалось бы, какое право Дмитрий Тимофеевич имеет принуждать Пожарского к подчиненной роли? Да хотя бы к видимости подчинения! Но для служилой аристократии начала XVII века требование князя Трубецкого звучало как нечто само собой разумеющееся.