6 сентября 52.
Саша:
— У папы есть еще одно любимое выражение: «Поговори, поговори у меня!». И еще у папы любимое выражение: «Пороть! пороть! пороть!»
7 сентября 52.
Саша:
— Папа, ты умный?
Шура:
— А как же!
Саша:
— Тогда быстро-быстро скажи мне какое-нибудь животное на «а», только не антилопу.
Шура:
— Орангутанг.
Саша:
— Ну, что ты, папа! Как будто я не знаю, что «оранг» начинается с «о»!
Шура:
— Аллигатор!
Саша:
— Ух ты!!!
* * *
Саша:
— Мам, как жалко, что я не была большой во время войны.
— А что бы ты тогда делала?
— У-у-у!
* * *
Саша читает рукопись, присланную мне на рецензию.
— Не нравится, — говорит она.
— Почему?
— А тебе разве нравится?
— Тоже нет. Но я пока не могу объяснить, почему.
— А я могу, — говорит Саша. — Тут много возвышенных слов, которых ты не любишь. И есть еще другие слова — не возвышенные, но противные: «первоклашки», «непроливашки», «малышки».
Когда я была маленькая, мне все рукописи нравились. А теперь не все. Ты мне раз объяснила про одну рукопись, почему она плохая, и я поняла. Когда я была маленькая, мне очень нравилась книга «Уходим завтра в море». Я три раза ее читала и каждый раз она мне нравилась. А теперь прочитала и вижу: плохая книга и писатель нетактичный.
— ?
— Ну как же. Один отец говорит товарищам своего сына: «Очень хорошо, что вы приняли его в свою дружную семью. А то его мамаша очень его избаловала». Разве можно так про мать говорить?
8 сентября 52.
Саша:
— Мама, знаешь в чем ошибка Луизы Олькот?
[42] В том, что ни одна из дочерей не похожа ни на мать, ни на отца.
— Характером?
— Нет, лицом. По картинкам вижу: ни одна не похожа.
* * *
Саша:
— Мама, на твою долю выпало большое счастье быть любимой добрым и честным человеком. Посмотри, что пишет насчет этого Луиза Олькот: «Большое счастье быть любимой добрым и честным человеком, и я желала бы этого счастья моим дочерям. Вот каковы мои планы. Но я вовсе не желаю, чтоб мои дочери вышли непременно за богатых людей. Что за семейная жизнь, когда при деньгах нет привязанности между мужем и женой? Деньги хорошая вещь, но только тогда, когда ими разумно и честно распоряжаются, и богатство вовсе не стоит в жизни на первом плане», — до чего верно, правда, мама? Очень хорошая писательница Луиза Олькот.
9 сентября 52.
Саша:
— Мама, Сергей Васильевич так и сказал тете Зое: «Позвольте мне надеяться»? Ах, как хорошо: «Позвольте мне надеяться…» Как в книге… «По-зволь-те мне на-де-ять-ся…»
* * *
Ожидая к обеду Акимова
[43], мы заняли столовый сервиз у соседей, потому что наши тарелки выглядят просто постыдно. (Все в трещинах и щербинах). Саша вернулась из школы, окинула стол внимательным оком, вызвала меня в соседнюю комнату и сказала шепотом: «Не беспокойся, я понимаю, что спрашивать, откуда эти тарелки, — нельзя».
3 октября 52.
Саша, видно, решила брать свою самостоятельность с бою. Вчера Аграфена Филатьевна пошла за ней в школу. Приходит — Саши нет. Ищет, мечется — никаких следов.
Оказывается, Саша, накопив предварительно 30 копеек, села на трамвай и поехала на Сретенку — без разрешения и впервые в жизни одна, без взрослых. Что творилось с Шурой, описывать не стану.
Приехав на Сретенку, Саша позвонила домой и светским тоном сообщила, что все благополучно.
Шура не может придумать достойного наказания. Говорит: «Пороть, пожалуй, нельзя, велика. Буду давить на психику».
А за что, в сущности, давить на психику? Ей уже невмоготу ходить с провожатыми, ей хочется быть самостоятельной — вот она и добивается этого, как умеет.
7 октября 52.
Саша:
— Мама, мы шли с Галей Людмирской и разговаривали вот о чем. Если человек умер, а скорая помощь приехала не позже, чем через 5 минут — человека можно оживить. Получается очень хорошо: во-первых, человек может дважды в году праздновать день своего рождения, а во-вторых, его можно расспросить, что он ТАМ видел.
— Надеюсь, что ничего не видел.
— Почему? Ты думаешь, что лучше, чтоб это было, как сон? Человек уснул, и все?
— Да, я так думаю.
— А по-моему, все таки лучше вознестись куда-нибудь туда, — тут Саша подняла глаза к небу, — а, мама?
8 октября 52.
Сегодня нашему папе 38 лет. («Александр Иванович Корейко был в последнем приступе молодости — ему было 38 лет»).
Мы шли с Сашей по улице и раздумывали, что бы подарить Шуре.
— Давай подарим подстаканник, — сказала я.
— Нет, не надо. Он ведь пьет из чашки. А потом — металл хороший проводник тепла, подстаканник будет горячий, и папа станет обжигать руки. А скажи, что дороже — подстаканник или книга?
— Подстаканник, конечно.
— Почему «конечно»? Ведь людям книги гораздо нужнее, чем подстаканники? Ах, наверное, потому они и стоят дешевле — вот без хлеба совсем нельзя — поэтому он самый дешевый. Без книги тоже нельзя — поэтому они тоже дешевые.
Портрет А. Б. Раскина работы Н. П. Акимова. 1940-е годы. Фон картины отсылает к ташкентскому периоду. А. Б. называл этот портрет «Русский на Востоке».
* * *
— Мама, у каждого писателя своя привычка. Вот Диккенс, например, любит забегать вперед. Он пишет: «Она не знала в эту минуту, что много лет спустя…» или: «Прощаясь с ним, я не думал, что в последний раз пожимал его руку, как руку друга…» И еще много. А Каверин, например, любит писать: «Прошло три года», «прошло пять лет».
В общем, своим умом дошла до понимания некоторых особенностей Диккенсовской композиции.